Дочь степи. Глубокие корни - [90]

Но шелангинские и акташевские делегаты этим не удовлетворились и настойчиво просили дать им слово.

Председатель, посоветовавшись с заседателями, сказал коменданту:

— Разъясните им, что по кодексу такие делегации в начале суда не могут быть допущены. Также сообщите, что все материалы пересылаются в редакцию.

Заседание шло своим чередом.

XXXIX

В зал ввели свидетельницу Минзифу.

Старуха то робела, то преисполнялась решимостью:

«Все расскажу, ничего не утаю… Расскажу, как сноха насильно отправила меня в деревню, как в Акташеве мужики взбунтовались, как такбир провозглашали, как учителя и молодого парня, похожего на Шаяхмета, убили. Скажу, что и хазрета и Гимадия там видела. Расскажу, как Низамий повез меня в город, как нас обыскали и нашли в его санях муку, масло, а в хомуте запрятанные николаевские кредитки. Все расскажу!»

С такими мыслями вошла старуха в зал, но при виде множества лиц растерялась, все слова вылетели из памяти, как горох из худого мешка. А когда начался допрос, все в голове старухи перемешалось.

Вот большой зал, битком небитый народом. Яблоку упасть негде. В конце зала возвышение. На возвышении стол. За столом сидит с колокольчиком в руке худой мужчина. Вот этот мужчина мягким голосом спрашивает:

— Кто приходил к Валию Хасанову, когда вы работали у него в совхозе «Хзмет»?

Старуха оробела. Зал покачнулся, пол куда-то поплыл. Зифа чуть не упала. Язык не ворочался.

Председатель задал вопрос по-иному:

— Знаете ли вы Низаметдина Худжабаева?

Оцепенение прошло, и Зифа заговорила:

— Ты про Низамия, что ли, говоришь? Знаю. Отлично знаю. Давно знаю.

— Зачем он приезжал в совхоз?

— Приводил кобыл для случки, брал на время племенного быка, баранов. Весной покупал хорошие семена. И так приезжал. Машины брал… брал все, что нужно…

— Еще кто приезжал? Бывал ли дау-мулла Фаридель-Гасры?

— Хазрет-то? Бывал.

— Что они делали? Пили чай, водку?

— Врать не хочу, водку не видала, а чаю пили много. Самовары ставить уставала.

— Еще кто бывал?

— Остальных не знаю. Разные люди приезжали. Русские ли, татары ли — не поймешь. Ночевали у нас. Я кур варила, баню топила, свежие веники готовила…

После председателя поднялся прокурор. Указывая на Салахеева, он спросил:

— Узнаете ли вы этого человека?

Старуха посмотрела в указанном направлении и вздрогнула, будто увидела привидение.

— Узнаю, дитятко, узнаю! Я ему четыре курицы скормила, принесла свежие березовые веники…

На этом допрос старухи окончился. Председатель освободил ее от свидетельских обязанностей, и Зифа села среди публики.

Арджанов спросил о дау-мулле. Секретарь дал разъяснение.

— От него получено письмо. Он все еще находится в Москве. Там идет совещание крестьянских комитетов взаимопомощи, и товарищ Калинин, занятый на этом совещании, все еще не принял муфтия и дау-муллу.

Арджанов этим объяснением не удовлетворился.

— В третьем томе «дела», на четыреста девяносто первом листе, имеются письменные показания дау-муллы Фаридель-Гасры. Я прошу огласить их, так как тогда станет понятным причина посещения им подсудимого Хасанова, — сказал он.

Секретарь раскрыл указанную страницу и прочел документ, собственноручно написанный дау-муллой по старой орфографии и старозаветным слогом.

Дау-мулла писал, что знает Хасанова как человека очень щедрого и большого поборника религии. Далее он указывал, что количество всяких пожертвований Хасанова столь велико, что счет им знает лишь бог. Он строил мечети, школы, медресе, рыл колодцы, исправлял дороги. Как истый мусульманин, отличался большим гостеприимством, воспользовавшись которым он, дау-мулла, посетил его в совхозе. Хасанов угостил его чаем, после чего он в сопровождении некоего Гималетдина гулял по берегу Волги, зашел в Байрак, созданный милосердием советской власти, и был этим так умилен, что прослезился и пал ниц.

Ответственный переводчик Исхак Зарипов перевел документ на русский язык.

Рассмотрение хозяйственного момента закончилось. Процесс достиг центра политического момента. В зал ввели кочегара Садыка Минлибаева. Он вошел усталый, возмущенный тем, что его оторвали от важных дел. С портфелем в одной руке, с кепкой в другой, медленно прошел он на место, отведенное для свидетелей. Лицо его было чисто выбрито, волосы коротко острижены.

Его появление вызвало движение во всем зале. Сотни глаз устремились на него. Салахеев не мог отвести от него враждебного взгляда.

— Такие люди не могут быть свидетелями! — чуть не крикнул он.

— Расскажите, что вы знаете по этому делу, — обратился председатель к Минлибаеву.

Садык медленно заговорил:

— В прифронтовой полосе мы поймали двух людей. Одного тут же расстреляли, другой, переодевшись крестьянином, перебежал на сторону Колчака. Он теперь находится перед вами.

Минлибаев замолчал. Он надеялся, что допрос окончен и его отпустят продолжать прерванную работу. Но это было только началом. Председатель, заседатели, прокурор, а за ними защитник и сами обвиняемые засыпали Садыка вопросами. Он еле успевал отвечать на них.

Салахеев не мог хорошенько осмыслить слова Садыка. Голова его горела как в огне. Он никак не мог освоиться с мыслью, что кочегар явился в качестве свидетеля. Все перепуталось, прошлое смешалось с настоящим.