Дочь степи. Глубокие корни - [73]
Этого ишана расстреляли. Четвертая жена его будто бы тогда же сказала: «Где человек, расстрелявший его? Я бы ему ноги облобызала».
На следующий же день после сорочин[89] по покойному ишану она вышла замуж за хромого инвалида, работавшего в волости. Женщины смеялись над ней, спрашивали: «Или думала, что мужчин не станет? Чего хорошего нашла в хромом?» Но она не смутилась и заявила: «Пусть хромает. Мне его ноги не нужны». Узнав об аресте Садыка, женщина совсем обезумела, стала приставать к мужу: «Этот человек меня из ада вырвал. Я должна спасти его». Ей удалось уломать мужа, и он повез ее в город к Паларосову. Она потребовала допросить их обоих.
За разговорами не заметили, как остыл самовар. Беседовали много, долго.
— Иногда и у нас бури разыгрываются… Перед беспартийными неловко становится, — с улыбкой обратилась Айша к Шакиру.
Шакир не понял, а Шенгерей сказал Айше с упреком:
— Не следовало бы сор из избы выносить!
Затем обратился к секретарю:
— Посоветоваться с тобой надо. Моя жена со времен коммуны «Уртак» совсем захворала. Слышать не может этого слова.
— А что?
— Ругается, кричит как одержимая. А когда покойный Фахри задумал организовать артель, совсем из себя вышла. Сказать стыдно — всю ночь мечется, а днем со мной ругается, вещи колотит и вопит: «Убей, зарежь — в коммуну не пойду!» Я объясняю, что это не коммуна, а артель, что мы никуда не уйдем, будем жить здесь же, только работать будем сообща. Так нет, не понимает. Вчера вовсе удивила меня. Смотрю, собрала вещи, захватила детей и выходит из избы. «Куда?» — спрашиваю. «К брату». — «Зачем?» — «Ты же в коммуну записался, ну, я развожусь с тобой». Что делать? Ведь больной человек. Вернул я ее, стал уговаривать, а она и слышать ничего не хочет, кричит, ругается. Айша на это и намекает. Ты мне посоветуй, как быть, — закончил Шенгерей, переводя недоуменный взгляд с Шакира на Айшу.
Разговор незаметно перешел на артель.
Инициатором этого дела был Фахри. Еще при его жизни артель получила утверждение. Теперь все дело перешло к Шенгерею.
— Я работы не боюсь, — сказал Шенгерей, — плечи у меня крепкие, но трудно приходится, когда, с одной стороны, жена страдает, а с другой — мешает недостаток знаний.
На днях Шенгерей должен был сделать в волости доклад на тему «Выполнение плана весеннего сева». Это было для него тяжелой задачей, не дававшей ни минуты покоя. Разговор с Рамазановым надоумил Шенгерея использовать приезд секретаря для облегчения своей задачи. Самым трудным в докладе был вопрос о мерах, принятых для засева земель семей красноармейцев и бедняков. Заговорив об этом, Шенгерей сознательно высказал неправильное мнение. Шакир не понял хитрости и стал поправлять ошибочный взгляд председателя. Тогда Шенгерей пошел на откровенность:
— Мои дела плохи, не могу справиться. Научи!
Такая откровенность пришлась Рамазанову по душе. Он с увлечением стал пояснять непонятное, давал конкретные директивы. Шенгерей почувствовал, как перед его глазами рассеялся туман, и он обрел новые силы. И когда Рамазанов коснулся вопроса о колхозах, Шенгерей перебил его:
— Слов не надо, нужно несколько вещей. Если они будут, дело пойдет как по маслу.
— Что же, по-твоему, нужно?
— Крестьяне теперь сами кричат: «Дай машины! Дай тракторы! Дай кредит! Укажи дорогу!» Вот если будут эти вещи, все кругом заполнится артелями, коммунами. Кулаки себе места не найдут… Нам вот об этом позаботиться надо.
XXVII
Пока они, занятые разговором, сидели в избе Айши, на западе, над горизонтом, показалась маленькая белая тучка. Вскоре она слилась с другой, побольше и посерее, притянула к себе мелкие облачка и, разрастаясь на глазах в большую, клубящуюся тучу, поползла по голубому небу.
Поднялся ветерок.
Белая туча почернела, разбухла, закрыла солнце и, гонимая ветром, нависла над Волгой. Все кругом окуталось мраком. Затрещал гром, будто где-то вдалеке разрушались высокие горы и с грохотом сталкивались глыбы обвала. Не успела детвора попрятаться по домам, как ослепительно засверкала молния.
На высоком скате оврага Яманкул, что лежал между Байраком и «Хзметом», одиноко высился столетний дуб. Его корни ушли глубоко в землю, густая листва шатром нависала над могучим стволом. Топоры и пилы, срубившие немало деревьев, чтя одиночество, старость и размеры дуба, не решались притронуться к нему. Но молния об этом не думала. Поднявшийся вихрь достиг основания дуба, заклубился, завертел тучу песка и пыли. Оглушительно прогремел гром. Над разъяренной волной сверкнула гигантская молния, и одна из ее стрел скользнула по столетнему дубу. Раздался такой грохот, будто разверзлась земля. Поднялся столб пыли, а когда он рассеялся, столетний дуб, вырванный с корнями и опаленный, лежал поперек оврага Яманкул. И сразу все затихло. Туча понеслась дальше — к Каме, Уралу. Ветер утих. Полил частый дождь. Земля радостно подставила грудь под его струи.
