Дочь степи. Глубокие корни - [47]

Из-за поворота реки навстречу плоту выплыл большой, двухэтажный пароход. Мощно загудела его сирена. Люди на плоту забегали, засуетились. Четверо кинулись к гигантскому рулю, сложенному из толстых бревен.

Подойдя ближе, пароход снова дал свисток, который прокатился по реке, достиг берета, прогремел в лесу и умолк где-то вдали.

Путники, очарованные видом пробудившейся природы, не заметили, как подъехали к Байраку.

Шустрый мальчуган с красным галстуком на шее открыл ворота околицы. Тарантас покатил по широкой улице.

— Вон… Нас ждут, — сказал Петров, указывая на противоположный конец деревни, где стояла толпа народа.

III

Паларосов был хорошо знаком с Фахри. Они вместе работали в тяжелые годы, вместе боролись с голодом. Фахри был тогда председателем волисполкома, Паларосов — агентом центра. Потом его отозвали в Чувашскую Республику. Последние годы он работал там. А теперь, после долгого перерыва, снова оказался в Байраке.

Паларосов, как и большинство чувашей, умел, хотя с трудом, говорить по-татарски.

Подъехав к толпе, он слез с тарантаса, по-татарски поздоровался с собравшимися, выразил Айше соболезнование, упомянул, что Фахри был его другом. Затем он обратился к Шенгерею с расспросами о том, когда, где и как был обнаружен труп Фахри. Получив от него нужные сведения, он снова повернулся к Айше:

— Пойдемте с нами.

То же, но по-русски он сказал Шенгерею и Петрову. Кроме них, нужны были двое понятых из местных жителей.

— Я пойду! — отозвался Гимадий, выходя на середину.

— Пусть Джиганша-бабай пойдет, он честный старик! — раздалось со всех сторон.

Паларосов не возражал. В сопровождении понятых, с Шенгереем, указывающим дорогу, направился он к оврагу Яманкул.

На крутом берегу Волги растет одинокий столетний дуб. Глубокие корни далеко ушли в землю, широко раскинулись могучие ветви, густая листва не пропускает лучей солнца, даже в полдень царит там прохлада.

Паларосов и его спутники оставили под тенью этого дуба вещи и стали с трудом спускаться по крутому скользкому скату оврага.

Разговор начался с выговора Шенгерею — он не должен был до прибытия следственных властей трогать труп и переносить его в деревню.

Паларосов зарисовал место обнаружения трупа. На правой стороне оврага, в желтом песке, ясно обозначался след ноги. Похоже, что сюда наступили в грязную, дождливую пору. Паларосов измерил след, внимательно осмотрел узкую тропинку, ведущую из Байрака в Хзмет. По окончании осмотра прочел протокол и дал его на подпись понятым. Но это оказалось нелегким делом.

Айша в детстве несколько зим ходила учиться к жене муллы, но дальше чтения по складам дело не пошло. Со временем и это забылось. И только после революции удалось ей урывками месяца полтора посещать кружок ликбеза. Там она научилась читать по-печатному; что касается письма, то с этим делом не ладилось. Огрубелые от тяжелой работы руки не могли справиться с тонким пером. Единственное, чего она добилась, — это подписывать свое имя и фамилию. Теперь, взяв из рук Паларосова перо, она с трудом вывела: «Айша Гильманова».

За ней была очередь Джиганши. В детстве он был крепостным Хайдера-мирзы Акчулпанова. Не удалось ему походить в школу и позже. Поэтому вместо подписи он обычно ставил тамгу[77]. На этот раз за него подписался Петров.

Шенгерей в детстве посещал школу, получил немало ударов от хальфы[78] и хазрета[79], два раза убегал из школы, но всякий раз его приводили обратно, награждая еще большими тумаками. С годами зачатки знания, полученные когда-то в школе, забылись. И только во время советской власти удалось ему восстановить забытое. По книгам сынишки, ученика советской школы, научился он писать. Это было его гордостью и большим подспорьем в работе. Когда очередь дошла до него, он с кудрявым росчерком подписал свою фамилию.

Последним был старик Гимадий. Все считали его за человека со знаниями. В молодости он служил дневальным в большом медресе, оттуда перешел в дом хазрета, а после его смерти был взял Абдуллой-ишаном к себе. Когда в девятнадцатом году черные волны колчаковщины залили территорию теперешней Татарской Республики и подступили к Казани, Абдулла-ишан именем религии призывал народ восстать против Советов, за что, по приказу кочегара Садыка Минлибаева, был расстрелян, а имущество его отобрано в волость.

Гимадий остался без пристанища. После долгих мытарств, по протекции дау-муллы[80] Фаридель-Гасры, устроился он на службу в совхоз, заведующим которым был Валий Хасанов.

Никто не поверил Гимадию, когда он сказал: «Моя тамга — серп». Все решили, что он насмехается над неграмотностью старика Джиганши. Но Гимадий не насмехался — он действительно был неграмотен. За него в протоколе расписался Шенгерей.

Покончив с подписями, все вернулись в Байрак. Около дома Фахри стояла большая толпа. Тут же сидели прибывшие из волости милиционер и доктор. Прибытие доктора вызвало в деревне массу толков:

— Вскрывать будут… Узнают, кто убил, и тут же расстреляют…

При деятельном участии Рагии этот слух облетел все избы и под конец принял еще более жуткий вид:

— Он, он! Кто же другой?! Его при всем народе убьют. Кровь за кровь…