Дочь степи. Глубокие корни - [30]

Он потерял самообладание, вскочил на ноги и выхватил из-за пояса плеть. Колкости, ругань, крики слились в общий гам. Сначала буйствовали два рода — Кара-Айгыр и Дюрткара. Вскоре к ним присоединились Сарманы и Кзыл-Корты.

— Или вы забыли о роде жирных Найманов, стоящем выше всех остальных родов? — сгоряча крикнул Азымбай.

Это было большой ошибкой. Тут уж поднялись люди из рода Танабуга, до того сидевшие молча. Найманы были их извечными врагами.

— Хоть и называются Найманы жирными, но путь их не гладок, — прервал кто-то Азыма.

— Я не отрицаю плохого, но кто закроет глаза на все хорошее, что сделано Найманами? — вмешался Якуп.

Это подлило масла в огонь. Старинная вражда за земли, воды, джайляу, за главенство, прикрытая покрывалом принадлежности к тому или иному роду, затушеванная по случаю похорон, сразу обнажилась. Кровь разгорелась, глаза засверкали, рука сжала плеть. Услышав, что «Найманы ничего, кроме хорошего, народу не сделали», Арсланбай вскипел и замахнулся плеткой:

— Да будет проклят твой отец!.. Кто же прогнал казахов с джайляу? Кто высылает нас из степи? Не вы ли, Найманы?

На него с налитыми кровью глазами полез Янгырбай. Вот-вот готов был раздаться боевой клич и начаться рукопашный бой, но аксакал Биремджан предотвратил эту возможность. Он поднялся с места, надел кауши.

— Для ссоры найдем иное место, дети, — сказал он, покидая юрту.

Все поняли, что аксакал предлагает разъехаться.

Джайляу загудело. Двинулись арбы, подтягивались седла, казахи ругаясь вскочили на коней, и все, кроме Найманов и Дюрткара, — будто кинулись в бой — рассыпались по степи.

Якуп понял обстановку. Это было начало открытой войны за главенство. Он хотел использовать дженазу иначе, но вышло не по его желанию. Казахи, мчащиеся на конях во все концы степи, казалось, говорили: «Теперь во главе дела вам не быть, мы отнимаем от вас бийство, иссяк источник благоденствия Найманов, рухнула гора, теперь будем искать новое джайляу».

И он не ошибся. О примирении нечего было и думать; иного пути, кроме пути борьбы, сопряженного с большими затратами, не осталось. Так же поняли это и те, кто с шумом и руганью покинули Якты-Куль. Они скакали, охваченные злобой, стиснув зубы, размахивая плетьми. Огонь борьбы, до сего скрытый где-то под спудом, вырвался наружу, и обе стороны очертя голову, с разгоряченной кровью бросились в этот огонь.

XXXIV

Всадники сначала скакали по степи, разделившись по родам, потом, соединившись в несколько групп, стали совещаться. Сарсембаю предстояло ранним утром перекочевать на новое джайляу — Кзыл-Ком, поэтому совещание было отложено на несколько дней.

Спустя некоторое время большие группы распались, и каждый поехал в свою сторону.

Сарсембай, Арсланбай, Биремджан-аксакал, длинноволосый джигит и старый Керим вернулись в Алтын-Куль перед заходом солнца. Жеребята были спущены с привязи, овцы, коровы заполнили джайляу, но ни одной юрты, кроме белой юрты бая, не было — все они были уже разобраны и уложены на арбы. Девушки, замужние женщины, подростки с шумом и смехом хлопотали около возов, увязывали, укладывали кошмы и мешки с шерстью. На прежнем месте варился полный котел мяса и кипел самовар.

Работник принял коней. Из белой юрты вышли Карлыгач и байбича. Возвращение Арсланбая, знающего о предстоящей перекочевке, удивило Алтын-Чач, но она ничем не выдала беспокойства.

— Джайляу Сарсембая давно ждало почтенного отца, — приветствовала она Биремджан-аксакала.

Потом повернулась к Арсланбаю:

— Плотно ли заложили надгробный камень? У казахов есть пословица: «Плохой человек оживает».

Арсланбай многозначительно улыбнулся и рассказал байбиче о похоронах:

— Ляхет[65] замазали желтой глиной, против Найманов подняли целую бурю.

Карлыгач-Слу, любившая всякого рода шум, суматоху, пожалела, что не видела случившегося, и попросила джигита рассказать обо всем подробно. Улучив свободную минутку, джигит сказал:

— С аксакалом у меня была небольшая беседа. Кажется, на его согласие надеяться не приходится. Сегодня при случае побеседую еще раз.

На смуглом лице девушки отразилось беспокойство, глаза затуманились.

— Ой-бай кодаем ау! — вздохнула она и, наклонившись к уху джигита, шепнула: — Видно, никто, кроме темной ноченьки и оседланного коня, нам не поможет.

У джигита потемнело в глазах. Идет борьба с Найманами, а тут должны испортиться отношения между главными руководителями этой борьбы — Сарсембаем и Сарыбаем. Какой линии должен придерживаться он?

Но колебание его было только мгновенным, и тоскливый взгляд девушки, согретый любовью, уничтожил его без остатка.

— Будь мужественна. Наши головы не склонятся перед саблями Кара-Айгыров, — решительно сказал он.

Тукал внесла в юрту большое блюдо, полное мяса. Все жители джайляу побежали туда же.

Наступила ночь, когда наконец мясо было съедено, кумыс выпит. Степь затихла, погруженная в приятную теплоту. Животные все спали, только собаки в ожидании костей ластились к каждому выходящему из юрты. Байбича, аксакал, Сарсембай, Гельчечек легли в юрте.

— Мама, я хочу вместе с Айбалой спать под открытым небом, — попросила Карлыгач-Слу.

Байбича посмотрела на нее подозрительно, но все же разрешила.