Дочь степи. Глубокие корни - [15]
XVI
Карлыгач, истомленная жарой, усталая и разгоряченная играми, вошла в белую юрту, закрыла тютюнлык, подняла кошмы с теневой стороны. В юрте стало немного прохладнее. Карлыгач хотела приняться за рукоделие, но в это время в юрту вошла сияющая Айбала и кинулась целовать девушку.
— Дорогая, не пожалей подарка, любимый приехал!
— Большого подарка у меня нет, новое белое платье будет твоим, — уже на ходу кинула Карлыгач.
Айбала сказала правду: позади большой юрты, мотая головой, стоял потный от бега иноходец. Около него стояли тукал, полоумная старуха и несколько женщин. Им, играя плеткой, что-то со смехом рассказывал стройный джигит с блестящими черными волосами, крутым, высоким лбом, черными, как нарисованными, усами, подпоясанный поверх пестрой одежды золоченым поясом, в шапке, расшитой позументом. У девушки екнуло сердце: Айбала забеспокоилась, как бы Карлыгач-Слу не выдала себя перед сплетницами-старухами. Но девушка быстро взяла себя в руки, замедлила шаг, радостно улыбнулась и голосом, полным любви, молвила:
— Да будет светел путь моему любимому, за черный навет о белом царе сосланному из степи. Род казахский с нетерпением ждал тебя и лил о тебе слезы.
Гость, не выпуская ее рук, не отрывая от нее взора, ответил:
— Не знаю, вспоминал ли казахский род своего сосланного сына, но Арсланбай немало тосковал на чужбине, думая о золотых днях этих джайляу.
Смуглое личико Карлыгач-Слу вспыхнуло радостью. Не задумываясь, она открыто улыбнулась любимому:
— Пусть мой гость не беспокоится, все в добром здоровье. Над лебедями Алтын-Куля долго кружились ястребы, но бог помиловал.
Этот намек понял не только джигит, поняли и все остальные.
Осторожная Айбала со смехом перевела разговор на другую тему:
— Видно, чужбина пошла джигиту на пользу — при отъезде наш Арсланбай был еще мальчиком, а за два года стал настоящим молодцом.
Тукал, как самая старшая представительница рода в данный момент, тоже сказала несколько приветственных слов. Даже полоумная старуха, с глупой улыбкой смотревшая на происходившее, вдруг обрела дар слова:
— Ай, бог мой! Если цела голова, если не доедена пища, предопределенная судьбой, возвращается сын человеческий в родимую сторонушку… А мой Шакир, видно, умер… О Байтюра, да будет проклят твой отец! — запричитала она.
Айбала поспешила увести старуху. Тукал пошла в большую юрту за кумысом. Карлыгач-Слу и Арсланбай, следуя правилам благовоспитанности, сдержанно разговаривая, направились к белой юрте.
Но когда они вошли в юрту и дверь закрылась за ними, в одну секунду были забыты и требования благовоспитанности, и правила приличия, и родовые традиции. Сдержанность девушки исчезла. Карлыгач кинулась в объятия джигита. Весь мир был забыт.
…Снаружи послышался какой-то шум. Девушка опомнилась и, поправляя растрепавшиеся волосы, шагнула к двери. Но там никого не было. Джигит снова привлек девушку к себе.
— Накроют нас, погибнем! — Карлыгач с трудом оторвала свое обессилевшее тело, поправила платье, торопливо расчесала спутанные пряди волос.
XVII
Дверь открылась. Вошла тукал с большой деревянной чашей, полной кумыса. Следом за ней вбежала младшая дочь бая Гельчечек. Арслан погладил ее по голове, потрепал по щеке, расспросил, откуда достала она бабки, которые были у нее в руке, и дал две конфетки. Девочка начала рассказывать утреннюю историю. Тукал догадалась о действительном положении вещей, но не хотела своим вмешательством испортить молодую жизнь, так, как была испорчена ее собственная. Горящие щеки девушки, сияющие глаза, измятое платье красноречиво свидетельствовали о происшедшем, но тукал и виду не подала, что заметила что-нибудь.
— Видите, дорогой Арслан, о вас соскучились даже малые дети, — с ясной улыбкой сказала она и, предложив гостю сесть, стала разливать кумыс.
Не успел джигит ответить, как сдержанной походкой, с холодным взглядом вошла байбича. При виде гостя взгляд ее смягчился, на губах заиграла улыбка. Мать джигита, покойная Гульсум-бикя, была близкой подругой Алтын-Чач. Если бы партийные и родовые интересы не требовали сближения с родом Кара-Айгыр, она ничего не имела бы против того, чтобы Арслан был ее зятем, однако интересы дела были для нее выше всего. Все же она, чтя память подруги, с теплым чувством относилась к ее сыну.
— Добро пожаловать, сын мой, — переступая порог, приветствовала она гостя.
Арслан встал, поздоровался с ней за руку.
— Ходила навестить больную старуху, да задержалась, не смогла встретить сынка дорогой Гульсум, — объяснила бикя свое опоздание.
Гость, прихлебывая кумыс, рассказывал о тоске по родным местам, охватившей его на чужбине.
— С матерью твоей Гульсум были мы закадычными подругами. К тебе относилась я как к сыну. Не удалось мне увидеть тебя перед высылкой, и оттого долго ныло сердце… Да будет суждено, чтобы приезд твой ничто не омрачило! А то растим детей, не надышимся, но приходит день — и расстаемся! — говорила бикя, утирая концом покрывала выступившие слезы.
Послышался конский топот. Прозвучал густой голос Сарсембая.
Гельчечек с криком: «Отец приехал. Отец приехал!» — кинулась вон из юрты.
В первую книгу киргизского писателя, выходящую на русском языке, включены три повести. «Сказание о Чу» и «После ливня» составляют своего рода дилогию, посвященную современной Киргизии, сюжеты их связаны судьбой одного героя — молодого художника. Повесть «Новый родственник», удостоенная литературной премии комсомола Киргизии, переносит нас в послевоенное киргизское село, где разворачивается драматическая история любви.
Тевье Ген — известный еврейский писатель. Его сборник «Наши времена» состоит из одноименного романа «Наши времена», ранее опубликованного под названием «Стальной ручей». В настоящем издании роман дополнен новой частью, завершающей это многоплановое произведение. В сборник вошли две повести — «Срочная телеграмма» и «Родственники», а также ряд рассказов, посвященных, как и все его творчество, нашим современникам.
Бурятский писатель с любовью рассказывает о родном крае, его людях, прошлом и настоящем Бурятии, поднимая важные моральные и экономические проблемы, встающие перед его земляками сегодня.
Новый роман-трилогия «Любовь и память» посвящен студентам и преподавателям университета, героически сражавшимся на фронтах Великой Отечественной войны и участвовавшим в мирном созидательном труде. Роман во многом автобиографичен, написан достоверно и поэтично.
Нынче уже не секрет — трагедии случались не только в далеких тридцатых годах, запомнившихся жестокими репрессиями, они были и значительно позже — в шестидесятых, семидесятых… О том, как непросто складывались судьбы многих героев, живших и работавших именно в это время, обозначенное в народе «застойным», и рассказывается в книге «В полдень, на Белых прудах». Но романы донецкого писателя В. Логачева не только о жизненных перипетиях, они еще воспринимаются и как призыв к добру, терпимости, разуму, к нравственному очищению человека. Читатель встретится как со знакомыми героями по «Излукам», так и с новыми персонажами.
Русский солдат нигде не пропадет! Занесла ратная судьба во Францию — и воевать будет с честью, и в мирной жизни в грязь лицом не ударит!