Дочь предателя - [45]

Вечером двадцать первого ноября ничего такого не произошло. Ведерников только один раз стукнул по двери и один раз крикнул «Убью!», но я перепугалась, хотя милиция так орать бы не стала. Клавдия Васильевна, глядя на меня, сказала, что раз так, то лучше мы попьем чай подальше от криков. Мы составили на поднос посуду и пряники и перебрались в кухню, где к нам присоединилась тетя Лиза. Это были те самые пряники, которые я сама купила. До магазина от подъезда идти было шагов примерно пятьдесят, но мне показалось, что дальше, потому что я всю дорогу крепко сжимала в кармане коричневый кошелек с застежкой на блестящую металлическую рогульку. Тете Лизе я, конечно, не поверила — где это видано, чтобы человека могли обокрасть, если человек не спит и в своем уме, — зато я хорошо знала, что кошелек легко отнять, особенно если напасть вдвоем или втроем. Потому, особенно на обратном пути, я из кармана его не вынимала, а в кармане держала крепко — на случай если кто-то заметил, как я его туда положила. Впрочем, «сбегала» — громко сказано. Туда шла еще быстрым шагом, а вот назад еле-еле: в тот день лужи замерзли, и я боялась расколотить 1 дес. яиц в кульке из упаковочной бумаги, похожей цветом на топленое молоко. Кулек этот лежал вместе с ацидофилином в стеклянной бутылке, с пряниками и спичками в старой хозяйственной сумке, которую я несла на локте, прижав к животу.

Пряники были свежие. Клавдия Васильевна и тетя Лиза их похвалили. А после болтали о том о сем. Немножко о Ведерникове (хорошо, что вернулся рано), немножко про завтрашний день, который, похоже, будет холодный и лучше бы мне посидеть дома, и про всякие мелочи: не достать ли из кладовки варенье, или хватит нам того, что стоит на столе, — и так далее про всякую ерунду. Спать мы отправились, не дождавшись Леню и Лену.

Перед уходом Леня разложил для меня раскладушку, старую и провисшую. В углу между окном и обеденным столом. Не ровно вдоль стены, а немножко боком, потому что поставить ровно мешали книжные полки и труба отопления. Для меня так было еще и лучше, потому что темный угол за трубой оказался позади меня справа, чернота под жаккардовой скатертью — слева. Перед глазами было только окно, и зачем бы я косилась, смотрела в угол или под скатерть? Низачем, конечно. Я и не косилась, а разглядывала узоры на тюлевых занавесках, и два цветка в горшках на подоконнике (герань в красных цветках и алоэ с корявыми ветками), и сквозь тюлевые кружева — кружевное голое дерево на другой стороне улицы. Здесь тоже то и дело шел дождь, и небо было все время в тучах. Они плыли — то быстро, то медленно, плотные или не очень, подсвеченные городскими огнями, и от огней розоватые, желтоватые, белесые. Ногам было тепло от батареи, ватное одеяло, в старом, но крепком пододеяльнике, которое Леня тоже извлек из кладовки, было большое и тяжелое. Я укрылась им с головой и быстро уснула. И снова не успела придумать, как быть дальше.

Глава 2

В ту ночь ничего мне не приснилось, но первое, о чем я вспомнила, едва открыла глаза, был Владик. Надо было срочно добыть открытку и написать в Калинин. Постель я складывала по-солдатски, хотя оказалось, что торопилась зря. Утро вышло не такое, как я ожидала.

Ночью, часу, наверное, в двенадцатом, когда мы с Клавдией Васильевной уже давно спали, Леня с Леной привели домой гостя. Привели только на одну ночь, и я могла бы его вовсе прозевать, потому что завтракать они устроились в кухне, чтобы меня как раз не будить. Там они все и были, когда я, по пути к умывальнику, заглянула на голоса. Леня резал хлеб, Лена занималась чаем, Клавдия Васильевна заканчивала печь оладьи — горка их уже лежала на большой тарелке. Одна тетя Лиза ничего не делала. Она сидела за столом, а напротив нее, в самом удобном, лучшем углу сидел незнакомый человек.

— Вот! — сказала тетя Лиза, повернувшись ко мне. — Это она заняла твою раскладушку.

Человек посмотрел на меня весело и сказал:

— Давай знакомиться.

У него было красивое имя — Иван Вершинин, — и сам он тоже был ничего, посимпатичнее Лени. К тому же был загорелый, будто на дворе стоял не конец ноября, а жаркое лето.

Я, конечно, тоже представилась, убежала умыться, а после села на табуретку на углу наискосок. Гость бросил взгляд на мой синяк.

— Никак со стенкой встретилась? — сказал он.

Я кивнула, хотя со стенкой в тот раз встретился мой затылок, а челюсть, скорее, с гирькой. Кулак у Рината был маленький, но тяжелый.

— Рассказывай дальше, — нетерпеливо сказала ему тетя Лиза. — Фиделя видел? Снимки-то принес?

— Вот уйдем на работу, — вмешался Леня, ставя на стол бутерброды, — а вы тут рассматривайте их, сколько хотите. Мы вчера насмотрелись. Все, садимся есть!

— Кое-что принес, — сказал Иван Вершинин. Сам он был не фотограф, но сдавал материал в редакцию вместе с фотографом, и ему дали на память несколько штук.

Клавдия Васильевна поставила на стол оладьи и начала раскладывать по тарелкам.

Гость ел, пил чай и за едой рассказывал про Гавану, про пальмы и море, которое никогда не замерзает. Про танцующих на улицах людей, про барбудос. Про толпу, которая всегда собиралась вокруг Фиделя, и про Фиделя — в толпе, в Ассамблее, в машине; и про Гевару тоже — он их обоих видел. От всего этого у меня в голове что-то сместилось, и я не понимала, снится мне все или нет.