Дочь предателя - [39]

Проспект неожиданно закончился, и в следующем кадре открылась еще одна знакомая площадь — пустая, черная, мокрая, с колонной, с ангелом на колонне. Из троллейбуса она показалась мне больше, чем выглядела на картинках. Ночь здесь  казалась темнее, чем в Марьинке или Калинине. Может быть, из-за яркого света фонарей. Сырая брусчатка блестела свинцовым блеском. Троллейбус подрагивал, как проектор. Я прилипла к окну, закрывшись сбоку ладонью от троллейбусных ламп.

На той остановке никто не вышел. Троллейбус постоял немного, закрыл двери, тронулся. Въехал на мост.

Я сразу догадалась, что это и есть тот самый мост. Где-то далеко внизу  текла под ним огромная черная река. Повсюду, куда хватало глаз, сияли огни — на мосту, за мостом, по обеим сторонам реки, — так что и ночью было понятно, какой же это огромный, могучий город. Вдруг во мне что-то будто переключилось. Я отчетливо поняла, что никакое это не кино, а живой, настоящий город и теперь здесь мой дом.

— Большой проспект, — объявила кондукторша. — Эй! Тебе выходить!

Когда я вышла, я твердо знала, что не заблужусь, что никакие хулиганы мне по пути не встретятся, портфель с документами никто не отнимет, милиция меня не поймает, и сегодня ночью я буду спать спокойно.

* * *

Третью линию я нашла быстро и пошла по ней, читая таблички с номерами. Мой дом стоял примерно посередине квартала. Крепкий, четырехэтажный, с одной подворотней, с одной парадной. С белой жестянкой на стене рядом с дверью, на которой были написаны черной краской номера квартир. Я толкнула ее и вошла — никаких домофонов тогда в помине не было. Двинулась вверх по широкой, пологой лестнице. На втором этаже увидела дверь, на ней — четыре звонка: по два слева и справа. Под звонками — узкие таблички с фамилиями.

Позвонила.

Вплоть до той самой секунды я ни разу не подумала, что же я скажу. Просто не было времени об этом подумать.

Услышала в прихожей неторопливые шаги. Стукнула задвижка, повернулся ключ. Дверь приоткрылась, натянув цепочку. Я увидела часть старой щеки и глаз.

— Ты к кому? — спросила женщина.

Я ответила.

Щека и глаз исчезли. Дверь снова закрылась и снова открылась, теперь без цепочки.

— Входи, — сказала женщина.

Я вошла.

Она заперла дверь — снова на ключ, на цепочку и на задвижку.

— Ты из школы, — сказала она.

Я кивнула, обмирая при мысли, что сейчас спросит, из какой.

— Что-нибудь случилось? — спросила она. — Вроде бы не суббота.

Улыбнулась. А я снова промолчала, потому что не поняла, при чем тут суббота.

— Ты новенькая, — сказала она, вглядываясь в мое лицо. — Я своих опекунов знаю, — сама себе ответила она. — Все ваше звено… Так зачем же ты пришла на ночь глядя?

— Я хотела днем… Поезд опоздал…

— Ты из пригорода?!

Я кивнула.

Она смотрела на меня растерянно.

Она была старая и все равно красивая. Светлые волосы, еще не все седые, уложенные на затылке валиком. Голубые глаза.

— Дома-то хоть знают, что ты уехала в Ленинград?

Я подумала про Владика и Антонину Дмитриевну. Кивнула.

— Хоть это хорошо. Что ж, делать нечего. Останешься ночевать, — решила она.

Она посмотрела мне прямо в лицо, и ничего в ней не изменилось.

— Снимай пальто, — сказала она. — Для начала напоим тебя чаем. Как тебя зовут?...

Я ответила:

— Лара.

Мне не пришлось ничего выдумывать. Она сама решила, будто какой-то ненормальный учитель прислал меня к ней записать историю сына, который геройски погиб на войне. Разумеется, сказала она, дети должны знать героев. Но отправить ребенка из Тосно в Ленинград? Одну? На ночь глядя? Она покачала головой. Я ей соврала всего раз, когда она спросила, откуда я. Слово «Тосно» я прочла в маршрутной карте в вагоне, пока мы ползли от Сортировочной.

— С ума сойти, — сказала она недовольным голосом. — Электрички ходят из рук вон. И вот вам результат безответственности…

Я снимала пальто не торопясь, вполглаза разглядывая прихожую, куда выходили еще три двери. Возле двух стояли шкафы. Пахло натертым паркетом, из кухни — щами.

Ботинки я расшнуровала, сидя на прочной низенькой табуретке. Сесть велела она. Я переобулась в войлочные тапки, которые были мне велики. Подровняла ботинки на коврике перед обувной полкой.

Она открыла передо мной дверь.

Я вошла в большую, почти квадратную комнату, с окном почти во всю стену. Плотная штора была раздвинута. Под этой шторой висела вторая — прозрачная. Сквозь нее видно было дом на другой стороне улицы, верхнюю часть фонаря у подъезда и неизвестный цветок на подоконнике с алыми цветочками.

— Вы одна живете? — спросила я.

Я перевела взгляд на буфет, на еще один шкафчик с книгами, глубокое кресло с ним рядом, журнал на кресле. Дальше была еще одна дверь, полуприкрытая. Дверь вела в смежную комнату.

Возле четвертой стены, справа от входа, напротив окна стоял комод.

— Посиди здесь, — сказала она, показывая на кресло. — Поставлю чайник.

Но я не села. Подошла сначала к окну. Поглазела на черную улицу и на красный цветок.

Порассматривала книжный шкафчик-вертушку.

Передвинулась к третьей стене. Буфет был красивый — с резьбой: цветы и фигурки.

Наконец, подошла к комоду. Стеклянная плошка с крышкой, зеркало на двух ножках. Четыре фотографии в рамках. На одной — молодая женщина и молодой мужчина возле фонтана, в светлых пальто, оба в шляпах. Он — в шляпе с полями, она — без полей. Фотография была старая, бумага пожелтела. На другой фотографии был тот же мужчина, только там он был старше. Он смотрел не в объектив — немного в сторону, — и все равно было видно, какие у него добрые глаза. На третьей — был молодой человек, похожий на первого, в форме военного летчика. На четвертой…