Дочь предателя - [35]

Причесалась перед зеркалом. Хотела уложить челку набок, но она снова за­дралась дурацким колечком. Я положила расческу на место.

Потом надела вишневую кофточку (потому что прогноз обещал заморозки, а пальто было осеннее). Взяла портфель (потому что Владик разрешил). Положила туда сменные майку и трусы, две мои тетрадки и листок, на котором Владик написал их почтовый адрес. Библиотечные учебники и «Титанов» сложила стопкой на круглом столе.

И села ждать мальчиков, глядя на круглые настольные часы, в хрустальной оправе, с зеленым циферблатом, стоявшие на комоде.

Прошло пятнадцать минут.

Они прибежали вдвоем с Витькой, запыхавшиеся и довольные.

— Вот! — сказал Владик торжествующе.

— Вот! — почти одновременно с Владиком сказал Витька.

Владик выложил на стол две бумаги. Одной было свидетельство о рождении Ларисы Рыбаковой. Второй — табель об успеваемости за пятый класс этой жалкой троечницы. За него, за табель, он и отдал мяч.

Витька бухнул на стол пригоршню мелочи (по десять, пятнадцать и двадцать копеек), а сверху положил бумажный рубль.

— Почти пять рублей, — сказал он.

— На дорогу хватит! — сказал Владик.

Он достал из шкафа матерчатый кисет, ссыпал туда монеты, отсчитал три (две по 20 и одну 15) и велел положить их в карман. На всякий случай. Потом сходил в кухню, завернул в газету остатки пирога и велел положить в свободное отделение. Он вел себя так, будто он в самом деле был мой брат. Я пожалела о том, что это только «будто».

— Как только устроишься, обязательно напиши, — сказал он своим командирским голосом. — Она будет волноваться. Незачем ее волновать, поняла?

Я кивнула.

Мы ушли быстро, чтобы не столкнуться с бабушкой Тоней, если она вдруг вернется раньше времени. Рядом с учебниками я положила на стол записку: «Я вам напишу». Я хотела написать про свою благодарность за одежду и за еду, но не придумала, как это сказать, и потому получилось коротко.

На вокзал автобус ехал так долго, что я стала бояться, не пропустим ли мы все дневные поезда. Наконец, кондукторша объявила: «Кольцо. Конечная». Автобус, обогнув площадь, остановился. Снова шел мелкий дождь. Мы вышли на грязном асфальтовом пятачке, обрамленном тощими деревьями, и двинулись к зданию вокзала мимо мокрых, пятнистых из-за облезшей краски киосков с пивом и с дорожной снедью. Кто-то из шедших перед нами людей возле них останавливался, чтобы купить в дорогу жареных пирожков или банку консервов.

Мы не остановились.

Вокзал мы обогнули сбоку — в том месте, где на стене большими синими буквами значилось слово «Кассы». Вдоль перрона ходили два милиционера в форменных черных дождевиках. Третий стоял под козырьком возле входа, рассматривал пассажиров и грыз семечки. Перед ним, возле ног на ступеньках, лежала мокрая черно-белая шелуха. Владик с Витькой натянули мне шапку поглубже на лоб.

— Опусти голову, — сказал Витька, как настоящий подпольщик.

Владик прикрыл меня собой. Но милиционер не проявил к нам никакого интереса. Если он в тот день кого-то и высматривал в толпе, то — детдомовку, грязную, мокрую и замерзшую, с клеенчатым фартуком на голове, а не обычную девочку в коричневом демисезонном пальто с лисичкой по вороту, в вишневой фетровой шапке с застежкой на ремешке и двумя пластмассовыми вишенками.

Возле кассы Владик достал из кармана приготовленные деньги и записку, где говорилось, что я его двоюродная сестра и что я вынужденно еду одна из-за болезни бабушки. Под запиской стояла подпись бабушки Тони. Кассирша нам выдала билет в сидячку до Ленинграда. Я не знала, что такое сидячка.

— Темнота! — хмыкнул Витька. — Сидячий вагон.

— Вечером будешь в Ленинграде, — сказал Владик.

Вот так так! Женька оказался прав: главное дело — решить, и все сделается.

— Разве она знает, что я уезжаю? — тупо спросила я про записку.

— По-твоему, одна ты годишься в подпольщики? — ухмыльнулся в ответ Владик. — Или я, думаешь, не знаю бабушкин почерк?

Он был доволен, когда я разинула рот. И отдал мне записку — просто на всякий случай.

До поезда оставалось сорок минут. В здании вокзала было, конечно, теплей, чем на улице, но тем не менее зябко. Мы смотрели, как в буфете на стойках дымился чай. Я знала, что оставила друзей без копейки, и предложила их угостить. Отказались оба: они-то скоро вернутся домой, где и чаю попьют, и пообедают, а вот когда пообедаю я, неизвестно, так что деньги будем экономить.

Мы перешли на другое место, подальше от буфета, и все оставшееся время глазели в окно на поезда и электровозы. Через полчаса подошел ленинградский скорый, еще через пять минут — мой. Владик с Витькой проводили меня до вагона, дальше их не пустили.

— Что же вы эту мелюзгу одну отправляете, — недовольно сказала проводница с желтым флажком. — Присматривай за ней.

— Не надо за мной присматривать, — сказала я. — Я сама доеду.

— Бабушка у нас заболела, — ответил за меня Владик и добавил: — Сестре необходимо завтра быть в Ленинграде.

Здорово у него получалось говорить железным голосом. Хорошо, когда у тебя есть брат, пусть понарошку.

— С посторонними в разговоры не вступай. Иди, куда уговорились. Завтра же напиши. Сразу, как только устроишься, — велел он мне.