Дочь лжеца - [72]

Я знаю, что она говорит правду.

Матушка открывала засов, забиралась внутрь и сидела в белой комнате со мной. Приносила мне еду, обнимала, пока я плакала. Уверяла, что скоро все наладится. И оказалась права.

Мы были семьей. Они любили меня. Обещали всегда заботиться обо мне и ограждать от любой опасности.

– Это Они виноваты, что не уберегли тебя, – говорил отец перед тем, как снова запереть меня в темноте. – Они держали тебя во Внешнем мире, где сплошной яд и убийства.

Голова раскалывается, словно охваченная пламенем.

– Пайпер? – голос Джинни звучит приглушенно и будто издалека. Но я не могу ответить.

Ей каким-то образом удается донести меня до машины и уложить на заднем сиденье.

Я не оглядываюсь.

Не могу.

* * *

Проходит несколько дней. Я не считаю, а в основном лишь сплю и смотрю в потолок. Джинни приносит мне суп и бутерброды, и я съедаю, сколько получается.

– Когда мне станет лучше? – спрашиваю я в один из вечеров.

Она садится на край постели и гладит меня по волосам.

– Когда будешь готова.

– Но я хочу, чтобы этот момент наступил сейчас.

– Знаю, милая. И он обязательно наступит.

– Откуда тебе это известно?

– Потому что ты самая сильная личность из всех, кого я встречала, вот откуда, – с улыбкой отвечает Джинни, дотрагиваясь до моей щеки.

– Ничего, если я пока не могу их возненавидеть?

– Я никогда этого у тебя не попрошу, Пайпер. Ты не обязана их ненавидеть.

Думаю, ей нелегко даются последние слова.

Пока моя родная мать собирает на поднос тарелки и поднимает с пола грязное белье, я решаюсь спросить, потому что должна знать:

– Всех моих младших братьев и сестер тоже похитили?

Джинни кивает и добавляет:

– Несколько членов секты отдали своих детей Анжеле и Кертису на воспитание. Генри был их единственным настоящим сыном. Но Карлу и Милли действительно похитили. Полиция до сих пор пытается найти их настоящих родителей.

– Когда я смогу встретиться с малышами?

– Мы обсуждаем с соцработниками, как и когда это лучше организовать. Пока не могу назвать точное время, но обещаю, что ты обязательно еще увидишь своих братьев и сестер. Ничто не изменит того факта, что вы являетесь семьей.

Я вспоминаю смешливую Милли, впечатлительную Беверли Джин, угрюмую Карлу, которая не знает, кем хочет стать. Томаса, который нашел в себе достаточно смелости, чтобы выступить против моих родителей. Думаю о доброте Каспиана, спокойной уверенности Сэмюеля и невинных проказах Генри. Мне страшно слишком глубоко погружаться в воспоминания из опасения снова потерять в них себя.

– Мама?

Слово кажется странным и одновременно правильным.

– Да? – едва слышно шепчет Джинни в ответ.

– Прости, что я тебя забыла.

Она садится рядом и берет меня за руку.

– Никогда не извиняйся за это, Пайпер. Никогда. Ты сделала то, что было необходимо для выживания. Поняла? Ты настоящий боец, дорогая.

Я сажусь прямо и падаю в ее раскрытые объятия. Мама гладит меня по волосам, мне же хочется так много ей сказать, поведать даже о том, что самой не до конца ясно, но я могу только плакать.

Она меня не останавливает, за что я бесконечно благодарна.

– Можно заказать еще пиццы? – спрашиваю я, когда слезы иссякают. – Я так проголодалась.

– Звучит отлично, – кивает она, широко улыбаясь.

– Грибы…

– …и побольше оливок, – смеется мама. – Ты начала их жевать сразу, как только у тебя прорезался первый зуб, клянусь.

Она выходит, и я потягиваюсь, потом надеваю чистые джинсы и футболку. Поцарапав дверь пару минут, внутрь протискивается Дейзи. Я наклоняюсь и принимаюсь гладить ее, периодически целуя в нос.

Кровать.

Подоконник.

Потрепанный письменный стол с наклейками в виде ромашек на ящиках.

Это была моя спальня. А потом сменилась другой на многие годы.

Отца до сих пор не нашли. Наверняка он до сих пор разгуливает где-то, где солнце светит в лицо, а ветер подгоняет в спину, и вербует новых последователей, которых можно обманывать и контролировать. Новых последователей, которые станут им восхищаться и боготворить.

Он свободен, а я нет.

Я по-прежнему являюсь той девчонкой, что плавала на время, забиралась на аттракционы парка развлечений и лечила зубы гвоздичным маслом.

Той девчонкой, что боялась выглянуть за забор.

Даже за миллионы миль от отца я остаюсь дочерью лжеца.

Вытаскиваю таблетки из-под матраса и выкладываю их в линию. Ее хватает, чтобы достать от двери до самого окна.

Лекарства выглядят как конфеты: сладко и невинно.

На ум приходят бараки и коробка с забытыми одеялами. Отказ матушки отвечать на мои вопросы.

Я собираю таблетки в горсть и швыряю их на кровать. Сколько антидепрессантов потребуется, чтобы заставить забыть обо всем?

Чтобы погрузить в сон, от которого я больше не проснусь?

Мы с лекарствами устраиваем соревнование: кто кого.

Но я никогда не смогу так поступить с родителями. И с Касом. И с Эми.

Доктор Люндхаген говорил, что нужно доверять ощущениям. Что они принадлежат только мне самой.

А я не хочу умирать.

И, похоже, впервые в жизни смотрю на мир собственными глазами, а не следую воле отца или матери.

Решительно сметаю все лекарства в мусорную корзину, оставив только одну таблетку, и смываю их в унитаз.

Потом глотаю пилюлю, которую принесли только этим утром.