Дочь лжеца - [74]

– Я помню эту комнату, – шепчу я, когда рыдания утихают. – Она раньше была розовой?

– Я тогда хотела стать балериной. Только оказалось, что не обладаю необходимой грацией. И решила вместо этого быть поэтом. Или антропологом. Или сразу обоими.

– Мы были подругами, так? – Я сажусь на кровать, утирая слезы.

– Сейчас, я кое-что тебе покажу. – Собеседница роется на полке, а потом кладет мне на колени книгу. – Это наш ежегодный альбом из первого класса. Перелистни на седьмую страницу.

На указанной странице ровными рядами выстроились черно-белые фотографии. Я тут же нахожу Джессику Хаггерти.

Вот только она на снимке не одна. Щека к щеке к ней прижимается маленькая Холидей. На голове у нее красуются два пышных хвоста, тогда как мои длинные волосы собраны в один. Почти как у Эми.

– Мы сделали одну фотографию на двоих? Очень смутно помню этот момент.

– Наши родители подумали, что это будет выглядеть мило, а школьная администрация разрешила. Мы в то время были неразлучны, почти как сиамские близнецы. – Она тычет пальцем в другой снимок: – А это Джейкоб.

Я узнаю мальчишку с видео, который показывал мне язык в бассейне.

Осторожно прикасаюсь к своей фотографии. Какая же у меня счастливая улыбка. Вернее, у Джессики.

– Мне все еще кажется, что та жизнь принадлежит не мне. Еще не все воспоминания вернулись.

– Да уж. Я пытаюсь взглянуть на ситуацию с твоей точки зрения. Выходит странно и страшно.

– Странно и страшно – это очень мягко сказано.

– Оставь себе, – решительно кивает Холидей в сторону альбома, который я пытаюсь отдать. – И смотри на него каждый раз, как почувствуешь, что запуталась. Ты по-прежнему Джессика. Но еще ты по-прежнему Пайпер. Может, стоит придумать тебе новое имя? Как тебе нравится Пессика?

– Пессика, – повторяю я.

Звучит это так глупо, что не выдерживаю и заливаюсь смехом.

– А сокращенно будем звать тебя Песси. – Собеседница понижает голос. – «Что это Песси сегодня такая пессимистичная?»

– Песси! – взвизгиваю я.

Мы обе смеемся так, что по щекам текут слезы.

Но эти слезы идут на пользу, помогают исцелить нечто такое, что было давно сломано в моей душе, хотя я и не хотела в этом признаваться. И меньше всего себе самой.

– А тебе самой каково пришлось из-за всей этой ситуации? – спрашиваю я наконец.

– Ты на самом деле хочешь это знать? – смерив меня взглядом, уточняет Холидей.

– На самом деле хочу.

– Тяжело, – со вздохом начинает рассказывать она. – Очень долгое время я была лишь той девочкой, чью подругу похитили. Тенью Джессики Хаггерти. А потом ты каким-то чудом вернулась, но оказалась совершенно другим человеком. Мне очень хотелось узнать тебя получше, Пайпер. Все это время я очень скучала. Мы ведь должны были вырасти бок о бок. А вместо этого я постоянно смотрела на окно твоей спальни и гадала, где ты и вернешься ли… – Она медленно выдыхает. – Но в этой тени было очень сложно жить. Знаю, звучит ужасно эгоистично.

– Вовсе нет, – я касаюсь руки подруги. – И я понимаю… вернее, стараюсь понять.

– Будем разбираться со всем этим дерьмом вместе. Заметано? – она выставляет мизинец, и я цепляюсь за него своим.

– Заметано.

* * *

Следующим утром старая папка с документами оказывается на кухонном столе рядом с целым пиршеством: жареным беконом и блинчиками с черникой. Когда я вхожу, Джинни ставит возле тарелки графин с апельсиновым соком.

– Ты прочитала документы, – комментирует она.

– Почему ты не рассказала мне все сразу, как только я очутилась здесь?

Она жестом приглашает меня сесть и занимает соседний стул.

– Спустя несколько дней после того, как тебя освободили и поместили в больницу, мы с доктором Люндхагеном все тебе объяснили. Ты помнишь это?

Перед глазами возникает образ плачущей в моей палате Джинни. И больше ничего.

– Нет.

– После этого ты впала в какой-то шок. Психиатр заключил, что ты дистанцировалась от реальности в качестве защитной реакции на травмирующую информацию. Ты просто лежала на кровати и смотрела в потолок. Перестала есть и пить. – Джинни берет меня за руку. – Я очень испугалась и даже подумала, что снова потеряла тебя. Мы просто не знали, что делать, и поэтому решили постепенно подвести к принятию правды. Прости, если вышло неуклюже.

– Пожалуй, в этом имелся определенный смысл, – признаю я.

– Пайпер, я так виновата перед тобой. – Джинни внезапно заливается слезами. – Следовало взять тебя с собой в примерочную в тот день. И тогда ничего этого бы не произошло.

– Ты не виновата. – Я судорожно сглатываю и добавляю: – Кроме того, основная часть моего детства была не такой уж и плохой.

– Можно я тебя обниму? – спрашивает Джинни, вытирая лицо.

Я внимательно рассматриваю свою родную мать. Вижу морщинки в уголках глаз, которые становятся заметнее, когда она волнуется. Она тоже кое-что потеряла.

Как и мы все.

– Да, – киваю я.

Едва слова срываются с губ, как Джинни прижимает меня к себе. Ее тело сотрясается от рыданий. Я же вспоминаю, как она обнимала меня в детстве, и отвечаю на объятие. Она моя мать, и это не пустой звук. Словно между нами протягивается ощущение близости на клеточном уровне. Впервые за все то время, что я провела здесь.

– Мама, – шепчу я.