Дочь Генриха VIII - [91]

Королева Англии стала очевидной целью для всех тех сплетников, кто знал ее еще как Кэтрин Говард, девушку, чья постель в спальне ее старого дома всегда была приглашающе открыта для любого молодого человека, стоило ему только пожелать разделить ее с ней. Эти прежние ее прегрешения были быстренько приняты к сведению Кранмером и другими приверженцами реформистской церкви, обрадовавшимися случаю дискредитировать королеву-католичку. Нацепив маску глубокой печали и сожаления, они начали просвещать короля.

Сначала Генрих решительно отказывался верить им, но свидетельства столь многих людей были неопровержимы. Веревка все туже затягивалась вокруг ее шеи по мере того, как все более неблаговидные свидетельства представлялись теми, кто хотел ее падения. Ее симпатичный кузен Том Калпеппер служил в окружении короля. Он был влюблен в Кэтрин с ее юных лет, и с полной безрассудностью и глупостью после ее замужества он вступил с ней в любовную связь. И хотя оба упорно отрицали обвинения в адюльтере, нашлось более чем достаточно желающих поклясться в противном за кошелек с золотом.

Даже при всей своей влюбленности король не мог посмотреть сквозь пальцы на то, что в этой стране приравнивалось к государственной измене со стороны его жены. Калпеппер был казнен, а его голова выставлена на всеобщее обозрение на Лондонском мосту. Кэтрин приняла смерть промозглым февральским утром на том же самом месте, где ее кузина Анна была казнена шесть лет назад. Так веселая маленькая бабочка ушла из жизни короля, в какой-то мере пав жертвой своей натуры, но в основном безжалостно сокрушенная молотом политических интриг.

Без ее сияния, подобного солнечному, Генрих начал стареть прямо на глазах. Голова и борода у него поседели, лицо покрылось глубокими морщинами, вызванными болезнями и мрачным состоянием духа. Несмотря на трагедию своей самой недавней потери, он все еще не мог приспособиться к жизни в одиночестве и два года спустя подобрал себе новую жену, симпатичную вдову тридцати лет. Леди Латимер, урожденная Кэтрин Парр, к этому времени успела овдоветь уже дважды. Оба ее мужа были гораздо старше ее и оставили ей богатое состояние. Сейчас — причем ее мнения никто даже не спросил — она обнаружила себя замужем еще за одним стариком, гораздо более пугавшим и отталкивающим ее, чем два предыдущих.

С присущим ей здравым смыслом она тем не менее приступила к совсем не привлекавшей ее задаче разделять жизнь короля и терпеливо нянчиться с ним во время приступов его болезни. Самым противным было ежедневно промывать и перебинтовывать ужасную язву на его ноге, обязанность, от которой тошнило даже самых крепких мужчин из его окружения.

Интересно посмотреть, какой неповторимый узор сплелся из религиозных убеждений жен короля. Екатерина Арагонская была убежденной католичкой, а Анну Болейн необходимость сделала антипаписткой. Джейн Сеймур была приверженцем старой веры, а ее преемница — протестанткой. Кэтрин Говард принадлежала к великой семье католиков, а нынешняя королева несколько лет назад перешла под эгиду нового учения и была больше привержена ему, чем мог подозревать и сам король.

Миледи Клевская, так недолго пробывшая Анной Тюдор, пригласила свою старшую падчерицу на прогулку по Ричмондскому дворцу, с гордостью обращая ее внимание на все улучшения и новые украшения, которые она привнесла в него с тех пор, как дворец стал ее домом. Имея достаточно средств и неограниченную свободу действий, она твердо взяла в свои руки ведение дворцового хозяйства и перестроила многое в доме и в саду с усердием и педантичностью немецкой hausfrau [7].

К этому времени она уже научилась говорить по-английски, правда, с ужасным гортанным акцентом, от которого никак не могла избавиться. Мария слушала, немного забавляясь, но одновременно и восхищаясь этой своей мачехой, которой столько помыкали, которую столько унижали и которая все-таки, не сломившись, нашла удобный компромисс для своей жизни. Анна никогда не сможет вновь выйти замуж, побывав в женах Генриха, и посему была лишена счастья иметь детей, по коим страдало ее женское сердце. Поэтому она находила замену им в компании своих падчериц, их молодых друзей и родственников.

Анна и Мария были почти одного возраста, и дружба между ними начала завязываться еще тогда, когда Анна была одинокой изгнанницей, на которую с усмешкой и презрением взирал весь английский двор, и только Мария оказалась единственным человеком в чужой стране, проявившим по отношению к ней доброту и помогшим ей в эти трудные месяцы. Различия в их религиях ничего для них не значили. Анна была напрочь лишена религиозного фанатизма. «Мы все молимся одному Богу, и какая разница, как мы это делаем?» — было ее простым, если не сказать революционным, кредо. Мария не могла даже представить себе, что когда-нибудь вновь полюбит кого-нибудь с именем Анна, но эта фламандская женщина наполнила его новым значением для нее, чем-то таким домашним, сладким и успокаивающим, как запах свежескошенного сена или аромат только что испеченного хлеба. Она улыбалась сейчас, глядя в сияющее лицо под необычного вида чепцом с выступающими в стороны батистовыми крыльями, спрашивая себя в который уже раз, почему ее отец оказался таким глупцом, что отказался от этой драгоценности в пользу какой-то простой фрейлины, к тому же оказавшейся без чести и совести.