Дочь генерала - [12]

— Мне все-таки неясно, — сказал Борис, — как вам удается без документов границу пересекать?

— А мы никаких границ не знаем, — задумчиво протянул тот, солидно сморкаясь в салфетку. — Идешь себе, лапти плетешь помаленьку и все тут. Ну, это… лес видел, море тоже было, горы, помнится… Небо, конечно… А границ… нет, детынька, не видывал. Прости…

— А здесь, в городе как? — не унимался Борис. — У нас же проверка паспортов на каждом шагу.

— Каких еще паспортов? Сроду у нас не проверяли. Мы люди темные, нас которые светлые не видят. Мы так ходим… Во мраке грехов своих. — Он обернулся к Сергею: — Ты вот что, Серёнь, девоньку-то приведи.

— Какую… девоньку? — опешил Сергей, поглядывая на Наташу. — Откуда? И зачем?

— Что переполошился? — Улыбнулся странник. — Нехорошее подумал? Убогая тут ко мне пристала. Гнал ее от себя, а она, как приклеенная, — не отстает. Ну думаю, значит, Господь судил мне с ней таскаться.

Сергей сходил на улицу и привел оттуда за руку девочку лет двенадцати, замотанную по самые глаза в платок. На ней болталось платье с чужого плеча. На ногах белели старенькие кроссовки размера на два больше ноги. В руках она держала хозяйственную сумку. Увидев сидящего на полу старика, она вырвалась, сбежала вниз по лестнице и села рядом с ним. Рукой вцепилась в рукав вожатого.

— Вот так всю дорогу, — вздохнул странник. — Вцепится и не отходит.

Наташа подошла и погладила девочку по плечу. Положила ей в тарелку салата, протянула большую грушу. Налила чаю. Девочка, не поднимая глаз, взяла. И только после стариковского «можно, кушай» набросилась на еду.

Когда им собрали небольшой сверток с одеждой и консервами, странник с девочкой ушли в какую-то ночлежку. Наташа, как только те удалились, стала спрашивать:

— А почему вы его по имени-отчеству?

— О, Дмитрий Евгеньевич пожилой уважаемый человек.

— Уважаемый? А чего же тогда такой… неаккуратный?

— А ты сейчас запах неприятный чувствуешь? Как после Игоря?

— Нет… — прошептала Наташа.

— То-то же! Старик с прелестью борется, — вздохнул о своем больном Борис. — Он, видишь ли, доктор наук, профессор университета, философ. Но вот однажды понял, что нет истины в науках мирских и ушел из дома по Руси странствовать. Чтобы в тяготах и скорбях принимать позор и смирять гордыню ума. Раньше-то он в фаворе был и через это от гордости страдал. А сейчас подвизается, проходит искушения.

— А почему он вас это… смирял?

— Имеет право!.. По табели о рангах. Наверное, он в нас он разглядел высокоумие, вот легонько и подправил.

— А как он понял, что в науке нет истины? — не унималась девушка. — Должна же быть причина.

— Конечно, Наташенька, — кивнул задумчивый Борис, — причина случилась такая, что… мало не покажется. Дмитрий Евгеньевич побывал… на том свете. Причем не абы где, а в геенне огненной. По сути, ему показали то место, в которое он должен был отойти после смерти, если не покается, конечно.

— Страшно-то как! — прошептала девушка.

— Страшно, милая девушка, попасть туда навечно, а такое предупреждение — это великое счастье! Да… опалённый геенной… — Борис говорил все медленней и глуше. — Представляешь, как человек, взглянувший на адовы мучения, смотрит на земную жизнь? Это ведь просто так не проходит, это меняет точку зрения так, что!.. Опалённый гееннским огнем… какой глубокий таинственный смысл…

Борис схватил амбарную книгу, открыл и стал торопливо писать. Иногда он отрывался от бумаги, поднимал глаза к бирюзовому потолку и шепотом произносил «опалённый огнем». Снова писал и шептал… Потом встал и вышел из студии.

Вернулся он на рассвете грязный, помятый, с синяком под глазом. Молча умылся, проворчал: «я не хочу об этом говорить» и сразу лег спать. Василий вздохнул:

— Понятно: писатель узнаёт жизнь не понаслышке. А это в наше время чревато…

Единственное, что проспавшийся Борис сказал на дружеском допросе, это две фразы. Первая: «Жизнь идет к завершению: мне уступили место в трамвае!», и вторая: «…И эта собака, пробегая мимо, как-то подозрительно глянула на меня!» — всё! Молчок!.. Остальное — читайте в его романе «Путь проходимца».

Зато появление Наташи вызвало у Бориса целую волну ностальгии. Безуспешно прикрывая синяк под заплывшим глазом, он подался в страну воспоминаний.

Борис: из южных воспоминаний

Познакомились мы с Васей на юге. Он проводил отпуск после первой крупной ссоры с женой. Он тогда уже обрел веру и стал посещать церковь. Как это часто бывает в подобных случаях, супруга объявила его психом. Вася, конечно, переживал. Любовь, сами понимаете, уточенная душа художника — и вдруг предательство самого близкого человека…

Я же там бичевал все лето после второго развода, поэтому был веселым и загорелым. Вася отпускные почти все оставил в ближайшей шашлычной, где топил грусть в красном вине, изливая боль души повару Гоги, который умел внимательно и сочувственно слушать. Мало что при этом понимая… Впрочем, Васе нужно было не понимание, а сочувствие. Гоги умел чувствовать и сопереживать. Поэтому его шашлычная так и преуспевала. Стояла на отшибе, а постояльцев там — больше, чем кошек приблудных.

Работал я художественным руководителем в богатом санатории. Стол и проживание у меня были бесплатными, а заработок с халтурками давали материальную свободу. Помнится, стою на перекрестке под пальмой и тщательно прислушиваюсь к себе: чем бы себя побаловать сегодня вечером? Решил ударить по шашлычку. Захожу в шашлычную, смотрю расстроенный мужчина рассказывает Гоги про горести любви, а тот жарит мясо и ему усиленно сочувствует, выпучивая глаза и энергично сотрясая головой. А у меня ж опыт! Шутка ли сказать: двадцать серьезных любовей, триста мелких влюбленностей и два счастливых брака с разводом за плечами. Не сразу, конечно, но все же удалось мне вставить слово в поток Васиных излияний — и он подсел за мой стол.