Дочь Дома - [46]

Она наблюдала, как его палец выводил узоры по пыли.

— Что будет с квартирой?

— С квартирой? О, аренда действительна еще месяц. Я позабочусь о том, чтобы ее убирали, когда меня не будет… А потом, это уже не мое дело.

— Да, — сказала Мора, задумчиво глядя на улицу.

Она понимала, что бессильна перед тем, что он возвращается в Нью-Йорк. Над противоположными домами, простираясь до парка, небо сияло майской синевой. Сам день, казалось, был отполирован до блеска, что внушало некий оптимизм, присущий ярким краскам весны. Далекие от этого чувства, они с Джонни стояли здесь, обмениваясь ужасными банальностями.

Она спросила:

— В котором часу ты уезжаешь?

— Самолет вылетает в девять тридцать вечера.

С этими словами он резко отошел от окна:

— Выпьешь кофе?

Мора кивнула.

Джонни показал ей дорогу на кухню. Она следила за его быстрыми и ловкими движениями, которые всегда были характерны для него, когда он имел некую цель. Она налила воду в чайник и ожидала, пока он найдет кофе. Мора понимала, что очень редко за последние месяцы Джонни готовил еду на этой кухне.

Пока они ждали, когда закипит кофе, Мора увидела, что он стал медленно шарить по карманам, что-то вытащил и вручил ей.

— Я купил это в Амстердаме, — сказал Джонни. — Я подумал, что это создано для тебя.

Это был перстень с ярким зеленым нефритом. Надень его, — сказал он.

Мора послушно надела кольцо на палец.

Оправа представляла собой крохотные золотые руки, державшие камень. Нефрит был отполирован и ослепительно блестел.

— Продавец сказал мне, что он сделан примерно четыреста лет тому назад. Внутри было нанесено имя носившей его маленькой принцессы.

Мора сняла его, повернув внутреннюю сторону оправы к свету. На золоте виднелись почти стертые китайские иероглифы. Она снова надела его:

— Джонни, оно мне по сердцу.

— Я так и думал. Я повсюду носил его в кармане. Хотел даже послать его тебе по почте.

Они пили кофе стоя. Джонни опирался о раковину. У кухни был холодно чистый вид, как в больнице, но даже здесь накопился слой пыли на эмалированных поверхностях столов. Тут было тише, чем в комнате, если не считать шума включавшегося холодильника, но и это, как уличное движение, через некоторое время они замечать перестали.

Мора подошла к плите и налила себе еще кофе.

Она повернулась к нему лицом:

— Ну, Джонни…

Он поставил чашку, и Мора увидела, как привычным жестом он снова засунул руки в карманы.

— Я не рассчитывал увидеть тебя, — сказал он. — Если бы Том не рассказал мне, что он делал тем вечером, я не увидел бы тебя сейчас.

— Почему ты пошел к Тому… Почему не ко мне?

Он пожал плечами:

— Я хотел поблагодарить вас каким-то образом… всех вас. Я мог бы пойти к Тому или Крису. К Тому мне было легче.

— И Том рассказал тебе? Том рассказал тебе все, чего я бы не рассказала?

— Об Ирэн? Да, он рассказала мне все. У него больше жалости, чем у тебя, Мора. Больше здравого смысла.

— Больше жалости? Разве это жалость — мучить себя тем, что она переживала? Я бы никогда не рассказала тебе.

— Да, — сказал он, еще глубже засовывая руки в карманы. — Ты бы никогда мне не рассказала.

При этих словах в ее воображении пронеслись мучительные, грубые сцены дознания. Она вспомнила одинокое некрасивое дерево, пыль на его свежих листьях и кору, потемневшую от многолетней лондонской грязи, дерево, боровшееся за жизнь в узком проезде за окном суда. Все они сидели там неподвижно — застывшие в какой-то окаменелости, которую напустил на себя Джонни и заразил ею прочих. В помещении суда было жарко от полуденного солнца. Они чувствовали себя неловко в своих черных костюмах, и немного стыдились этого неудобства. Вначале ее потрясло, когда они назвали Ирэн «покойной», а позднее поразило то, что она не осознавала этого во всей полноте. Неприятное стало знакомым, думала она, и скоро перейдет в разряд забытого. Но она сомневалась, что когда-нибудь забудет, как погибла Ирэн, забудет вид Десмонда, подавленного атмосферой судебного зала, и его страх, что на божий свет вытащат взаимоотношения Моры с Джонни. Он извивался и потел от страха, то и дело вынимая платок и стирая пот со лба.

— Подумай о том, какое нужно было мужество, — сказал Джонни, — ждать, чтобы автобус подошел достаточно близко. И ей не повезло — не удалось умереть сразу.

Почти с самого начала они поняли, что будет вынесен вердикт о самоубийстве. То есть с того момента, как водитель автобуса встал с несчастным видом, слегка негодуя, что оказался перед коронерским судом, и сказал:

— Любой, кто поступил так, как эта леди, был либо сумасшедшим, либо слепым. Дожидалась, пока я не поравняюсь с ней, и бросилась вперед.

— Не было возможности объехать ее?

— Я пытался повернуть, сэр, но для этого надо иметь место. Сначала она была на тротуаре и вдруг оказалась под моими колесами.

Том встал и спокойно рассказал им, как Ирэн пришла в тот вечер на Ганновер-террас. Он рассказал лишь то, что хотел… Ирэн была взволнована, она разводилась с мужем, отказалась ехать с ним в Америку… И рассказала им, что ждет ребенка.

— Она не сказала, почему не хочет возвращаться в Америку с мужем?

— Брак не был счастливым. Она полагала, что единственный выход — развод.