Добрые инквизиторы. Власть против свободы мысли - [9]

Проблема в том, что конкретных людей насилуют и избивают преступники, а не непристойные фильмы. «Ни одно серьезное исследование не показало причинно-следственной связи между порнографией и насилием в реальной жизни»^{24}. «Согласно датскому докладу, в тех странах, где порнография легализована, количество изнасилований и половых преступлений даже уменьшилось»^{25}. Показать связь между конкретным преступлением и конкретным порнографическим материалом было сложно либо невозможно. Так или иначе, согласно традиционной правовой доктрине, наказывать нужно преступника, а не идеи, которыми он мог руководствоваться, и не человека, который вложил их в его голову. Нужно ли запретить продавать книгу «Моя борьба» из-за того, что какой-то идиот, прочитав ее, убил еврея? Согласно традиционной доктрине — несомненно нет. Точно так же, как не следует запрещать Библию из-за того, что кто-то, прочитав историю о Каине и Авеле, убьет своего брата, или, прочитав: «Ворожеи не оставляй в живых»[4], лишит жизни женщину, или, прочитав историю пророка Елисея (Цар. 2:24), может казнить плохо воспитанных детей. Запрещать книги или слова, которые вдохновляют психов, — значит позволять худшим из нас определять, что нам можно читать или слышать.

Столкнувшись с этой проблемой, феминистки расширили свою аргументацию; в результате она стала особенно интересна. Речь шла не только о том, что конкретные люди могут пострадать от конкретных преступлений, совершенных под влиянием конкретных непристойных книг или фильмов. Но также и о том, что порнография причиняет ущерб женщинам как группе. «Она наносит ущерб конкретным людям, но не по отдельности, а в качестве членов социальной группы „женщины“», — говорила Маккиннон^{26}.

С точки зрения феминизма порнография — это разновидность секса по принуждению, практическое воплощение сексуальной политики, институт гендерного неравенства. В этом смысле порнография — не безвредная фантазия или испорченное, искаженное изображение естественной, здоровой сексуальности. Помимо того, что она поощряет изнасилование и проституцию, порнография институционализирует сексуальность мужского превосходства, тем самым перемешивая эротизацию доминирования и подчинения с социальной конструкцией мужского и женского. Гендер имеет сексуальный аспект. Порнография определяет смысл этой сексуальности. Мужчины относятся к женщинам в соответствии с тем, какими они их видят. Порнография конструирует этот образ^{27}.

Другими словами, изображая доминирование мужчин над женщинами, порнография транслирует образ мужского превосходства и способствует его воплощению в жизнь. Таким образом, порнография сама по себе — вне зависимости от каких бы то ни было преступлений, которые она провоцирует или не провоцирует, — угнетает женщин.

Если вы рассчитываете получить доказательства этого вреда, ожидать их не следует, так как вред от порнографии частично состоит как раз в том, что она способствует сокрытию наносимого вреда. «Если порнография — это акт мужского превосходства, вред от нее заключается в том, что она мешает увидеть вред от самого мужского превосходства, которое проникает во все щели, обладает значительной силой и с успехом превращает мир в сцену для порнографии… В той мере, в которой порнография конструирует социальную реальность, этот вред становится невидимым»^{28}. В созданном порнографией мире люди, не являющиеся радикальными феминистами, точно так же не видят вред от порнографии, как рыба не видит воду. Но как тогда убедиться, что порнография действительно приносит тот вред, о котором говорят феминистки? Это просто должно быть так. По самой своей сути — из-за создаваемых образов и психологической обстановки — порнография является средством угнетения.

Я остановлюсь на этом подробнее, так как здесь происходит интересная вещь. Суть старого довода против традиционной теории свободы слова заключается в том, что такая свобода позволяет говорить вредные вещи (например, что можно заразиться ВИЧ из-за грязного сиденья унитаза). Старый же ответ на это был таков, что «вред» — понятие относительное, и если за вредные деяния следует наказывать, то слова и экспрессивные изображения — это инструмент выражения мысли и мнения, поэтому о них разговор особый. То есть я могу сказать: «Республиканцев надо согнать и расстрелять», но я не могу согнать их и расстрелять. Теперь же характер аргументации изменился. Маккиннон — в процитированных выше и других отрывках — вплотную подходит к тому, чтобы заявить: порнография не приносит вред, а сама и есть вред. Это насилие, групповое насилие против женщин. И в самом деле она раз за разом называет порнографию актом. Это «акт мужского превосходства», «важнейший социальный акт» в рамках сексистского общественного устройства, «политическая практика», «разновидность секса по принуждению», «в большей степени поступок, чем идея», «практика половой дискриминации» и т. д.

Старинное и, по общему признанию, часто неоднозначное разграничение между словами и действиями методично размывалось, причем не только в теории. В 1980 году под воздействием правоведов-феминистов американская Комиссия по равным возможностям для трудоустройства одобрила использование трех критериев, которые помогают решить, можно ли расценить высказывание на рабочем месте как сексуальное домогательство, предусматривающее наказание в рамках законодательства о гражданских правах. Один из этих критериев — создают ли такие высказывания «атмосферу страха, враждебности или обиды на рабочем месте». Комиссия, должно быть, имела в виду, что если слова создают некомфортную для кого-то обстановку, то они уже вовсе не просто слова; они скорее — акт домогательства (так же как порнография — акт притеснения).