Добрые инквизиторы. Власть против свободы мысли - [11]

Аятолла Рухолла Хомейни заявил, что долг каждого хорошего мусульманина — убить Салмана Рушди: «Каждый мусульманин обязан использовать все, что у него есть, свои жизнь и состояние для того, чтобы отправить его в ад». Рушди ушел в подполье. «Я чувствую себя как Алиса в Зазеркалье, — писал он спустя год, — где единственный смысл — это бессмыслица. Интересно, смогу ли я когда-нибудь вернуться назад»^{32}.

Поскольку все это происходило в тот год, когда рушился коммунистический строй, история с Рушди мелькнула в заголовках и забылась. Она канула в Лету, в том числе и потому, что вскоре после этого умер сам Хомейни. Атака как таковая тоже ничем не выделялась: преследовать неверных — любимое занятие фундаменталистов на протяжении веков. Необычно было то, что ответ со стороны либеральных демократий оказался невнятным и крайне нескладным. Прошла целая неделя, прежде чем президент Джордж Буш удосужился сделать ничем не примечательное заявление: смертный приговор «глубоко оскорбителен». Японское правительство отметило: «Упоминание и поощрение убийства не может быть одобрено».

В конечном счете история с Рушди ярко продемонстрировала нам две вещи, одну из них мы уже знали до этого, а о другой не имели представления. Мы знали, что фундаментализм (не только религиозный, а любая фундаменталистская система, призванная разрешать противоречия между мнениями) является врагом свободомыслия. Однако то, о чем мы не имели представления, было страшнее: оказалось, что западные интеллектуалы не имели ясного — а многие и вообще какого бы то ни было — ответа на вызов, который бросил им Хомейни.

Вызов имел как минимум два измерения. Во-первых, он повторял позицию креационистов, крик души разгневанных аутсайдеров: «Кто дал тебе, заносчивый Запад, право устанавливать правила? Ты империалист, когда настаиваешь на своем понимании истины и на интеллектуальном обычае секуляризма и науки. Как ты смеешь глумиться и насмехаться над нашей истиной?».

Эта позиция на тот момент была известна. Менее известным было второе измерение вызова, брошенного Хомейни: гуманистическое. Это не означает, что Хомейни был гуманистом, — речь лишь о том, что аргумент, который обычно использовали его сторонники, был гуманистическим по своей сути: «Вы раните нас своими злыми, нечестивыми словами, написанными без уважения и необходимости при полном безразличии к мусульманским чувствам. Вы причинили боль и страдания множеству людей. И на это у вас нет никакого права».

Мы, либералы, не сможем честно и последовательно ответить на эти претензии до тех пор, пока, стиснув зубы, не признаем правду. Да, Рушди рассердил многих людей и причинил им боль. И это нормально. Но честно принять этот факт и выстроить в соответствии с ним ясную линию защиты никто не спешил. Люди зачастую даже не знали, что именно они защищают. Свободу слова? Религиозную свободу? Ненасилие? Уважение к другим культурам? Казалось, они совершенно не понимают принципов, на которых базируется либеральная интеллектуальная система. По всей видимости, многие считали, что западная интеллектуальная система — это плюрализм в духе «все дозволено», где все точки зрения равны, а единственное правило — быть дружелюбным. «Ну, — примирительно говорили многие во время истории с Рушди, — Хомейни, конечно, не прав, что распорядился убить Рушди, он не должен был этого делать, но ведь и Рушди действительно написал оскорбительную для исламских истин книгу, и он тоже не должен был этого делать». Главный раввин Великобритании заявил, что книгу не следовало публиковать: «И господин Рушди, и аятолла злоупотребили свободой слова»^{33}.

Именно в этом смысле дело Рушди стало поворотной точкой. Оно показало, как легко западное общество может отказаться от основополагающего принципа интеллектуального либерализма — а именно, что нет ничего зазорного в том, чтобы на пути поиска истины кого-то оскорбить или задеть чьи-то чувства. На смену этому принципу, по всей видимости, пришла идея о праве не подвергаться оскорблениям, которая быстро набирала популярность в Америке. Говорят, что в 1989 году — примерно в то же время, когда развивалась ситуация вокруг Рушди, — в Гарварде на панельной дискуссии, посвященной межрасовым отношениям, некий профессор ихтиологии сказал: лектор никогда не должен «произносить то, что может оскорбить группу людей». По его словам, «боль, которую может породить расовая нечувствительность, перевешивает академическую свободу профессора»^{34}.

Подобные высказывания и сегодня можно услышать в кампусах по всей Америке, и эхо от них разлетается по газетам и далее практически везде. В США полно тех, кто осудил нападки Хомейни на Рушди, но инициировал такие же, хоть и без угроз жизни, нападки на «оскорбляющих» людей в своей стране. В первую годовщину смертного приговора скрывшийся в секретном месте Рушди опубликовал статью, где написал, что без свободы оскорблять перестает существовать свобода выражения мнений^{35}. На той же неделе колумнисту и телекомментатору Энди Руни, чтобы не потерять работу, пришлось приносить извинения за высказывание, которое, по его словам, он даже не произносил. (Его процитировали следующим образом: «…Большинство людей рождаются с одинаковым уровнем интеллекта, но чернокожие растеряли свои лучшие гены, потому что больше всего детей рождается у наименее умных из них. Они вылетают из школы, употребляют наркотики и беременеют».) Руни отделался тем, что его временно отстранили от работы на CBS