Доброй смерти всем вам… - [48]

Разумеется, я был достаточно сведущ в потайных ходах, чтобы ни разу не показаться на глаза Синдри, а она слишком хорошо понимала норов старших, дабы явиться на глаза Ингольву со словами: «Я написала письмо с пометкой 'срочно', Станислав вот-вот явится». Но возня с детишками слегка утомляет, и когда я, на ходу укладывая причёску и поправляя шейный платок, появился на пороге, наши «СС» были здесь оба. В положении стоя, потому что иначе оставалось разместиться на полу или одном из подоконников. Последнее я и сделал, будучи невеликим любителем первого. Брюки в позе лотоса смотрятся куда как невыгодно.

— Исходя из твоего собственного понимания патриархальности, — говорил тем временем Ингольв, выпрямившись в курульном кресле, — ожидалось, что ты представишься нам перед тем, как увезти свою жену на Гаваику или, скажем пиратские острова Хог в Гондурасе.

— Питкерн, — тихонько поправила Син.

— Эта скала так основательно запустела, что теперь годится для частного владения? — чуточку брюзгливо ответил Волк.

Ему никто не ответил.

— Да вы приземляйтесь, приземляйтесь, мне на вас задирать голову несподручно, как и всем прочим, кстати, — скомандовал Ингольв.

Они так и сели на ковёр. Смирнский, с потрясающе длинным ворсом и очень мягкий.

— Ну что же, кавалер, — продолжал Волк среди благоговейного молчания окружающих, — если вы в помыслах и устремлениях своих тверды, то не стоило бы вам хотя бы для начала послушать историю вон его, Хьярварда, матери. А может быть, для конца тоже.

Матери? Я знал про себя, что «вторично и парадоксально» родился от Ингольва в тысяча восемьсот тридцать шестом году. Но что в этом как-то было замешано существо женского пола… Немыслимо.

Рассказ Королевского Волка

— То, что я вам сейчас поведаю, — медленно проговорил Ингольв, будто ворочая голосом булыжники, — может показаться очередной серией про Анжелику. Все вы увлекались и фильмами, и книгой лет этак, к примеру, двадцать пять, тридцать назад. Помолчи, внука. Я не я, если и ты не оскоромилась томиком-другим. Впрочем, та женщина, по-моему, вообще послужила одной из прядей для выплетания рекламно-знакового образа. Только при моей красавице не было никакого чудовища. Если не считать меня самого, разумеется.

Снизу сдержанно хихикнули.

— Не надо, Син. Подобные истории коренятся и растут из банальностей, пока внезапно не оказывается, что штампы были не чем иным, как скрытыми символами.

А подобных знаков во время, предшествующее Великой Французской Революции, было что зерён на черном поле, ещё не подвергшемся нашествию вороньей стаи.

Господин Казот, модный писатель готического склада, посреди самого разнузданного веселья предвидел гибель всех собравшихся жантильомов восклицал: «Горе Иерусалиму, горе и мне».

«Это дед кого имеет в виду под благородными — французских аристократов?» — неслышно спросила Рунфрид сидящего рядом брата.

«Разумеется. Не мешай ему погружаться в атмосферу родной культуры», — кивнул Трюг.

— Перед тем как Месмеру, открывателю животного гипнотизма и признанному шарлатану: я имею в виду лишь то, что большинство его таковым признало.

Так вот, прежде чем ему покинуть негостеприимную Францию, милая принцесса де Ламбаль, фаворитка королевы, дала в его честь прощальный ужин.

Приглашение получил и прекраснодушный доктор Гильотен, который уже давно вынашивал идею равенства и братства под лезвием «национальной бритвы». После того как было выпито немалое количество бутылок рейнского и бордоского, Месмер вдруг, глядя немигающим взглядом прямо в глаза коллеге, произнес громко, так, что все слышали:

— Ваша наука и расчеты погубят всех до одного из присутствующих здесь людей, включая особ королевской крови и даже самих… — на этом говоривший запнулся и закашлялся. — Я вижу это так ясно, как если бы это было написано.

Гильотен в ответ кривовато усмехнулся:

— Вы видите это прорисованным золотом по синеве потолка?

— Я вижу это написанным на небесах, мсье, — учтиво поклонился Месмер. Вот такое было время — дыхание грядущей грозы проникало во все поры, однако обостряло все чувствования. Никогда люди не отдавались страстям так безоглядно, никогда ум их не работал интенсивней, чем в пору кануна всех бурь — но особенно под тенью остроязыкой Луизон.

Та свадьба, о которой я расскажу, была поистине блестящей и полной добрых предзнаменований. Жениху было двадцать восемь лет — расцвет красоты, здоровья и гениальности. Невесте — всего лишь четырнадцать: роскошные чёрные волосы, ярко-голубые глаза, грациозная фигура, живой и точный ум. Супружество буквально спасало богатую невесту от насилия: властный покровитель отца страстно желал видеть её за одряхлевшим, нищим и буйным во хмелю потаскуном.

В 1771 году они поженились — сами цифры, казалось, указывали на удачу этого союза. Число Бога и число человека давали сумму, удвояющую бесконечность, — вот как это читалось. Антуан Лоран и Мари Анн Пьеретта. Оба не нуждаются в деньгах для любых своих начинаний и полны животворных сил. Оба усердно учились взаимной любви. В чём ещё заключалось сходство с голоновским шаблоном: новобрачный оказался химиком и увлёк этим юную жену, пластичное в своей незрелости создание. Училась Мари охотно и вскоре сделалась неоценимой помощницей. Переводила научные работы и участвовала в экспериментах, легко овладевала громоздким хозяйством слегка непрактичного мужа, принимала гостей самого высокого ранга и интеллекта, участвуя в весьма непростых по форме и содержанию беседах. Доверие супругов друг другу было безгранично, даже легкий флирт Мари…э-э… с одним из мужниных коллег, вполне удерживающийся в рамках тогдашних приличий, нисколько его не нарушил.