Доброй смерти всем вам… - [47]

Говорил я тебе об североамериканских индейцах — насколько поражали белых пришельцев их отвага и достоинство, безупречное понятие о чести и презрение к мукам и смерти? Да, они были первобытно жестоки, но никогда не стремились унизить противника даже пытая его, напротив, этим они воздавали ему честь. Они знали толк в аскетизме, который укрепляет, а не изнуряет. Их жены опирались на крепкое плечо отца и мужа, но никто не пытался в отплату насиловать их добрую волю. Дети знали щедрую ласку, но никто не думал потакать их слабостям, душевным и телесным. И всё это вмиг рассыпалось, стоило разрушить привычную «дикому племени», «дикарскому роду» структуру. Не имеющую чёткой иерархии. Не очень даже и видимую, как бы вписанную в окружающие леса, горы и степи. Лихие пограничные стычки благодаря появлению лошади и ружья превратились в войну до последнего человека. Охота стала истреблением. Гордые представители рода поодиночке спивались, предавались разврату и умирали во гноище.

Я сбиваюсь на пастырский тон. Прости.

Но ты понимаешь, каков был главный стержень любого из таких малых народов?

Тот, что мы в Стекольне именуем словом «соборность». Процветание внутри сообщества равных.

Так вот, семья — это малый собор. Для тех, кто отроду привык холить своё одиночество, лелеять свою уникальность — и никак не может отвыкнуть от этого сразу.

Смеюсь. Чтобы наша малая Вселенная стала хоть немного похожей на церковь, нам стоило бы сразу наплодить побольше детишек. Как насчёт этого? Думаю, мы справимся. Я уж точно справлюсь.

Одно меня тревожит и лишь одно-единственное печалит: отсутствие тебя даже в сетях. Куда ты из них скрылась? Куда убежала?

Что, во имя всех святых, происходит?

25. Хьярвард

Старшие у нас почти никогда не судят дела младших. Не выставляют напоказ свою власть, настолько несоизмеримую с близстоящей реальностью, что её трудно заметить. На сей феномен обратил внимание мистичный Эдгар Алан По, приведя в пример игру в надписи на географической карте: трудней всего найти такие слова, которые раскатились саженными буквами по всей поверхности листа. Замечу ещё: «Канада» или «Атлантический» у большинства людей всё-таки на слуху. Если они не откровенные Митрофаны. Не так обстоит с Вершителями у не-смертных.

Вот отчего явление вживе нашего пра- в энной степени — родителя было воспринято с благоговейным ужасом, несмотря на то, что ни о каком суде и даже ни о каком семейном совете речь вроде бы и не заходила. Так, начали обсуждать некие внутренние проблемы за рюмкой чая, а продолжили за бутылкой aqua dirgo vitae. Ну, не прямо так, хотя уверен, что в тот самый дородный кофейник попала небольшая толика флибустьерского рома, а в початый бочонок с коньяком, что за ним воспоследовал, — нечто из акушерских запасов Руны. И то, и другое, между прочим, — напитки, полезные для деток, хотя Уно терпеть не может кофеин в любом виде, а Дуа и Тре даже с ректификата толком не успокаиваются.

В общем, нашей Искорке было велено тотчас представить собранию своего жениха, который, как водится, буквально кровоточил жизнерадостными призывами к священнобрачному союзу. Даже не скрывался за паролями-логинами.

— Я не поручусь за результат, — ответила она. — Конечно, вызову немедленно. Но вот Стан…

— Без всякого сомнения, соискатель руки давно стоит на стрёме, — кивнул Трюг. — Разве что по нужде отлучился. Или он у тебя всё, помимо сладострастного ихора, через кожу выделяет?

В отличие от прочих членов семьи, прямо зависящих от норова Син, ему сходит с рук любая колкость, сорвавшаяся с уст в её сторону. Наверное, потому, что они любят друг друга чуточку более пылко, чем полагается кузенам, дядюшке и племяннице, пасынку и родной дочери, мачехе и падчерице, деду и внучке: в общем, понятно. Номинальная пропасть их родства поистине бездонна и поросла диким разнотравьем.

Оттого Искорка проигнорировала слова моего венчанного супруга, только запустила в его сторону пламенным взглядом. И обратилась через его голову к самому старшему по званию:

— Предок, что ты собираешься с ним сделать?

Он понял правильно.

— Ничего, чего бы Этельвульф не захотел для себя сам, моя светлая. Уж поверь старику.

И когда она уже была вне зала и на полпути к головному монитору, распорядился на жуткой смеси провансальского со старорусским:

— Распуколок этих, птенцов ваших, — под замок. Под надзор Екатерины. И хорошенько ублажить, дабы не верещали сверх всякой меры.

— Они умеют скрываться от чужих, — возразил я по-французски. Больше для зондажа, чем ради того, чтобы возразить.

— От чужих людей, — уточнил Ингольв, слегка отмахиваясь, будто от мошкары. — Не от неведомо каких перевёртышей.

Я без малейших угрызений совести сгрёб нашу детву в охапку, отлепил от их чудненького живого приобретения, самую малость прищемив кому ручку, кому ножку, — и уволок по секретной лестнице в подвал. Там у нас хранятся дряхлые свитки, кодексы, манускрипты, инкунабулы и прочий разрисованный пергамент, и по дороге я посулил выдать им парочку того, парочку сего на растерзание. Только чтобы руки как следует помыли, прежде чем рассматривать всяких там маргиналий и буквиц. А чего не поймёте — баба Катя прочитает.