Доброй смерти всем вам… - [46]

Ни одна из дам не задумалась об уникальности и величии момента. Ха. Они настолько увлеклись конкретикой, настолько погрязли в утешительном острословии, что не догадались о том, какие из этого следуют перспективы. Какой дополнительный слой маскировки. Какое — не наверняка, но возможно, — всемогущество.

Впрочем, эти горделивые мысли промаршировали где-то по периферии моего сознания, потому что речи с привкусом отчаяния продолжались.

— Стан хочет забрать меня и сына, ну, после всего, и уехать на южные острова. Говорит, что мы тогда будем семьёй и зачатком рода. И что младенец принадлежит нам и никому другому.

— Это ведь не криминал. Погоди. Сын? Точно сын?

— Я видела. Сказала Стану. Он порадовался.

— Так, — процедила Рунфрид. — Вижу я, все его суицидные наклонности как рукой сняло при этом виде. Радость обладания.

— Да что такое, — вмешался я. — Вот мы с Хьяром составили твёрдую ячейку. Даже повенчались, ну, это наш сугубый выбор. Ты, Рунфрид, десятилетиями жила с одним смертным, не говоря уж о наших коллегах по ихору. У Царственного Волка, — я учтиво кивнул в его сторону, — была не одна супружеская связь, причём каждая кардинально отличалась от прочих.

Что, по-моему, значило — у него были и смертные, и не-смертные, и дамы, и кавалеры.

С нашей точки зрения, в том не было ровно никакой обиды для долгожителя, напротив: одна похвала и восхищение многогранностью талантов. Но уже в том, что я про себя это оговорил, была некая уступка тем принципам, которые вторглись к нам вместе с буйной Синдри.

— Станислав уйдет, когда вдоволь нарадуется, — проговорила последняя гораздо тише прежнего. — Но до того не один ребенок станет его — я сама тоже.

Это было вовсе не то, что понимают люди, говоря о вечной любви, — которая на деле вовсе не вечна и зачастую с трудом может быть названа любовью. Скорее — страстью и ритуальным рабством.

Вот почему, уходя с доверительной беседы, я думал: «Диргов нелегко, практически невозможно уничтожить, тогда как мы сами убиваем с лёгкостью. Мы — верхнее звено в пищевой цепочке или паразиты, живущие за счет самозваных царей? Но если последнее — то кто же тогда люди?»

24. Этельвульф

Ай, лоли.

Стоило бы мне сказать тебе и себе самому, что я блаженно спятил, но диагнозы, поставленные безумцами, недостоверны.

Хотел бы я передать тебе свою влюблённость — однако ты и так понимаешь это лучше меня самого. Ты ведь неоднократно вбирала меня внутрь своего тела.

Желал бы я заразить тебя моей любовью — но это ведь уже случилось, когда крохотная частица моего семени, моего драгоценного ихора сформировала твои ткани и угнездилась внутри одной из складок, чтобы тебе вынести и выносить эту каплю. Это будет кровное дитя нас обоих, а не эгоистичный плод, отлепившийся от простого дирга. И оно полностью преобразит твою суть. Знаешь ли ты, что у людей случается такой особый вирус: переходя из мужчины в женщину и укореняясь там, он впоследствии убивает всех детей от другого возлюбленного? Твоя сестра-мамаша не прочла тебе никакой лекции на эту тему?

Ты будешь моей отмеченной женщиной. Моей избранной женщиной. Да мы с тобой и без того одной крови — ты и я. Кровная родня по твоей Рунфрид. Можно сказать, мы — единая система кровеносных жил, как у сросшихся грудками близнецов. И единый поток гормонов и эндорфинов. Ты полагаешь, я не знал с самого начала? Ах, лоли, простушка лоли.

Едина кровь и едина плоть. Будто мы уже стояли под венцом.

Мне даже не хочется переходить на этот твой безумный сленг, когда я думаю об подобных вещах. Потому что вместе с моими мыслями ты укротила и мои слова.

И вот теперь я жду не дождусь, когда мне на руки положат моего сына — а это ведь совсем, совсем иное, чем дочь, хотя, похоже, именно девочка наследует отцовские черты. Сын, а не живая кукла в форме мужчины. Муж, а не гермафродит. Как говорится, вот тогда и умереть можно. Только ты не принимай мою болтовню всерьёз, прошу тебя.

Наверное, это и есть наилучшее воплощение любви — получить заветный ключ от того замка и той цепочки, что нас отныне свяжет. Потому что, как и полагается в истинной любви, я чувствую в себе невероятную силу — кажется, она даже не зависит от того, есть ты со мною рядом или нет. Силу видеть мир во всех красках. Волю поворачивать бытие разными сторонами. Свободу творить. Перед этим все мои прежние страдания и страсти, все мои виртуозные философствования — ничто. Рабство пред фетишем, который я создал из тебя, как раньше создавал — прости! — из твоих недостойных смертных подобий.

Знаешь, что я скажу тебе сейчас в уме и на письме, чтобы потом не забыть. Мы с тобой и нашим сыном создадим новую семью, зародыш нового племени — а что это такое?

Семья всегда слишком мала, чтобы иметь не одного главу, а двух: так бывало с начала веков. Всегда всё сходится на том, кто защищает свой карасс и держит за него ответ. Что бы там ни говорил Платонов Аристофан о животном с двумя головами — такие монстры нежизнеспособны с самого начала. И вообще то была насмешка.

Но у диргов всегда главным был род. Племя. Только в племени единоначальник отстоит от прочих на такое расстояние и поднят на такую высоту, что его как бы и не существует вовсе и все как бы от него не зависят. Как не зависят от Бога, вот именно. Наверное, ещё оттого вы такие сильные.