Доброй смерти всем вам… - [49]

Детей у них, впрочем, не было, они слегка печалились, но жизнь вокруг была настолько захватывающей и в то же время непостоянной, что грусть их была легка.

Итак, у этой пары были буквально всё для того, чтобы между ними возникла любовь. Всё для счастья. Помимо самой любви.

В революционном 1789 году благодаря их совместным трудам вышел «Traite de chimie», первый учебник современной химии, который, кстати, положил конец многолетним спорам о флогистоне. Язык, до сих пор понятный любому французу, — Антуан был, помимо прочего, выдающимся стилистом. Великолепные иллюстрации сложнейших химических приборов сотворила Мари Анн — ученица знаменитого художника Луи Давида. Уникальная вещь, поистине уникальная.

«Мы что — не умеем сами залезть в Вики? — спросил Станислав. — Чистой воды лекция провинциального препода».

«Заткнись, — ответила Синдри. — Я деда плоховато знаю, но у Волколака ничего не бывает неспроста. И дай тебе боги так хорошо смеяться и дальше».

— Сцена со взрывом в пороховой лаборатории тоже сущетвовала в этой реальности. Втроем — Антуан, Мари и их коллега — они пробовали подмешать к зарядной смеси то, что впоследствии было названо бертолетовой солью. Роковое соединение. Роковая деятельность — уже на благо новой Франции, революционной и воинственной, и по прямому заданию Конвента.

Ингольв опустил голову, потом поднял — никто не осмелился посмотреть ему в глаза.

— Я забыл сказать самое главное. Тесть Антуана был генеральным откупщиком, а сам наш великий химик — чем-то вроде свадебного генерала. Чистейшая синекура — как единственный в Генеральном Откупе, «Ferme generale» юрист по образованию, он заверял своей подписью документы, а юристом он был не гениальным, но, бесспорно, даровитым.

Вопреки общественному презрению, Откуп был всего лишь подобием продвинутого налогового бюро. Обществом финансистов, которому государство уступало за известную плату сбор косвенных налогов. Каждый договор заключался на шестилетний срок, король и казна получали то, что было ими заявлено, налоги взимались в основном благодаря постоянной борьбе с контрабандой и плохим качеством товара. Разница составляла доход сотрудников, в самом деле немалый. А мнение широких масс было обыкновенным и примерно таким: «Если они могут воровать — значит, воруют».

Никто из сотрудников Откупа не помышлял о том чтобы уехать: деньги были необходимы новому режиму ещё больше пороха и пуль, табака и спиртного. Антуан вообще был республиканцем, хотя умеренным. Не санкюлотом. В том смысле, что в панталонах до пят не расхаживал и парик свой холил не меньше, чем сам Неподкупный Робеспьер.

Ингольв крепко стукнул кулаком по колену, обтянутому рясой.

— Откупщиков арестовали — все без малого три десятка человек. Единственным адвокатом на суде был их собственный юрист, и, клянусь вам, он отмёл все конкретные обвинения, досконально, одно за другим. Неопровержимо доказал, что при существовавшей организации Откупа его администрации — никаких злоупотреблений, взяточничества, хищения и сокрытия средств не могло быть в принципе. Такая это была чётко и грамотно выстроенная система отношений.

Но кому это было нужно? Судьи не рассматривали дел, а лишь подгоняли их под готовое решение. Им не были нужны юристы. Им не нужны были финансисты. Как оказалось впоследствии, им нисколько не были нужны химики и учёные. Когда Антуан обращался с просьбой об отсрочке приведения приговора в исполнение на несколько дней, чтобы изложить результаты своих последних химических экспериментов, его просьбу отклонили — и очень грубо.

Снова удар кулаком.

— Я был хорошим другом Мари Анн, часто гостил на её вечерах, вёл с её мужем и прочими высокоумные беседы. И только. Но она понимала. Все тогда понимали насчет нас, хотя благодаря мсье изобретателю приходилось снимать лишь финальный позор, да и то редко. Незадолго до суда она раздобыла мне пропуск — некто Дюпен, который вёл дела откупщиков, человек влиятельный и друг Робеспьера, не во всём ей отказывал в память… Ну да понятно. Помимо прочего, накануне его крепко разозлили — он хотел, чтобы прекрасная супруга его принципала — шефа, по-современному, — лично явилась просить за узника. Только вот сам повёл себя так, что вместо покаянных слёз заработал тьму яростных нападок. Он-то, как и все в Конвенте, разбойник, палач и не имеет ни капли стыда. Конечно, вступаться за Антуана он раздумал, хотя какая-то неловкость в моральной области, должно быть, оставалась.

«Тоже сцена из голоновской многологии, не правда ли? — шепнул Стан на ушко возлюбленной. — Она и король Луи Каторз.»

Ответа, однако, не получил.

— И явился в Консьержери, эту смрадную «привратницкую смерти», я почти напрасно. Двое хотели было прибегнуть к моим услугам, но Антуан отговорил. Я отлично помню его слова:

«Зачем упреждать смерть? Разве она будет постыднее, если постигнет нас по приказу другого? Здесь сам избыток несправедливости уничтожает позор. Мы можем спокойно оглянуться на нашу жизнь, спокойно умереть в ожидании приговора; наши истинные судьи — не в трибунале, перед которым мы предстанем, не в толпе, которая будет оскорблять нас. Чума опустошает Францию, она готова постигнуть и нас; по крайней мере, она убивает разом. Прибегать к самоубийству значило бы избавлять от ответственности неистовых людей, которые посылают нас на эшафот. Вспомним о тех, кто взошел на него раньше, и оставим такой же хороший пример тем, кто взойдет на него позже».