Добровольный узник. История человека, отправившегося в Аушвиц - [19]
Такие проступки карались телесными наказаниями. Приказы передавались вниз по цепочке подчинения, а исполнять их нужно было на плацу. Но на деле капо разбирались с наказаниями непосредственно на месте и действовали, как им заблагорассудится. Длинный список потенциальных нарушений означал, что узник в любой момент мог подвергнуться избиению[143].
Тем не менее выжить было возможно, если не высовываться. Единственный по-настоящему важный закон гласил: не подвергай себя опасности, не будь первым или последним, не будь слишком быстрым или слишком медленным. Избегай контактов с капо, но если это невозможно, то будь смирным, полезным, вежливым. «Никогда не показывайте им, что́ вы знаете, ибо вы знаете, что они — дерьмо, — писал один из узников лагеря после войны. — Если тебя бьют, падай с первого же удара»[144].
Между соседями по бараку существовало только одно правило: не воровать еду друг у друга. Правда, это не мешало заключенным придумывать тысячу схем, чтобы стащить у сокамерников хоть что-нибудь. Еда была лагерной валютой: запасная пуговица, кусочек мыла, иголка и нитки, бумага для письма, пачка сигарет — всё можно было купить за одну или несколько порций хлеба. Новоприбывших эксплуатировали, пока они не становились достаточно голодными, чтобы понять цену еды[145].
Первые несколько дней, пока новички обрастали «лагерной шкурой», были самыми тяжелыми. Тех, кто не мог смириться с извращенными порядками лагеря, быстро приканчивали — например, одного заключенного забили до смерти после того, как он пожаловался эсэсовцу на насилие со стороны капо. Кто-то терял волю к жизни и становился жертвой других заключенных. Кто-то превращался в такого же психа, как капо. Большинство адаптировались как могли и старались думать только о поиске пищи, собственной безопасности и о крыше над головой[146].
Витольд усвоил эти правила, но не понимал, как ему в такой безвыходной обстановке общаться с заключенными и тем более сподвигнуть их на участие в Сопротивлении. Он уже несколько раз ощутил приступы голода и жалел, что выбросил свой хлеб, но тут раздался обеденный гонг. Витольд, как старший комнаты, должен был принести и разлить суп, который привозили в пятидесятилитровых котлах из кухни, оборудованной под открытым небом на противоположной стороне плаца. Вместе с другими старшими Витольд поспешил через плац. Одним из старших был Кароль Щвентожецкий, земляк Витольда, и они успели переброситься несколькими фразами[147].
Пока заключенные собирались на полуденную перекличку, Витольд и Кароль кое-как дотащили котлы с супом до комнат и принялись разливать жидкий ячменно-картофельный суп. Старожилы, такие вялые по утрам, бодро протискивались к котлу, стараясь быть первыми. Чтобы сохранить порядок, старшим приходилось бить сокамерников по рукам и головам деревянными ковшами[148].
Новички, потные и грязные после пяти часов на плацу, недоверчиво смотрели на свои жалкие банки с супом. Старички быстро прикончили свои порции и снова встали в очередь, чтобы выклянчить добавку. Разливая еду и чувствуя, как на него уставились все глаза, Витольд осознал свою власть[149].
Было воскресенье, поэтому во второй половине дня заключенным разрешили покинуть блоки и бродить везде, где им захочется. Многие остались у себя в бараках или пошли проведать друзей в других зданиях. Некоторые собирались возле входов в блоки или в центре плаца, зная, что к забору подходить нельзя под страхом расстрела. Витольду представился шанс отыскать Деринга и Сурмацкого, хотя он понимал, что друзья могли быть уже мертвы.
Туман рассеялся, и плац осветили лучи осеннего солнца. По краям плаца еще виднелась дорожка для тренировки лошадей. Площадь лагеря составляла не более 0,8 гектара, и короткая прогулка в любом направлении оканчивалась забором из колючей проволоки. Двадцать зданий лагеря располагались вдоль улиц, которые шли от главной площади. В одноэтажном блоке напротив бараков, где их брили ночью, размещался лагерный госпиталь — несколько комнат, отведенных для тех, кто был слишком болен и не мог работать. Никаких лекарств, разумеется, не было, но эсэсовцы должны были поддерживать видимость адекватного ухода за заключенными[150].
Витольд предчувствовал, что найдет Деринга в больнице, но не знал, как туда попасть, поэтому решил изучить территорию лагеря. В углу стоял блок, отведенный для штрафного отряда, состоявшего из священников и евреев. В противоположном углу, рядом с кухней под открытым небом, был сарайчик столярного отряда. Отдел регистрации, где хранились личные дела заключенных, находился рядом с главными воротами и караульным помещением[151].
В стороне от кучки заключенных Витольд заметил красивого мужчину, который сидел на груде камней. На нем были его собственные грязные парадные туфли (у эсэсовцев закончились сабо), как будто его арестовали прямо на торжественном ужине. Полосатая рубаха на спине была поднята, и другой заключенный осматривал его синяки.
«Эти чертовы капо ничего не понимают в военной муштре, — с горечью жаловался человек, сидевший на камнях. — Если бы они только позволили мне заняться этим, весь блок маршировал бы, как на параде, — и никого не пришлось бы бить!»
