До встречи в смертинете - [24]

— Получается, всё вокруг вроде как иллюзия? — спросил Роберт безо всякого удивления. Он запрокинул голову и глядел на цветные огоньки. Ритм их мигания время от времени менялся; то они зажигались медленно, в строгом порядке, пуская по ветвям плавные волны света, то устраивали безумную карнавальную пляску.

— Иллюзия, — подтвердил философ. — В этом мире нет ничего абсолютного. Даже то, что ты видишь, на самом деле есть нечто другое. Когда кванты света попадают в глаз, зрительные клетки, которых, как ты знаешь, два вида, палочки и колбочки, принимают их и обрабатывают, при этом образуется некоторое запаздывание, порядка десятка мили секунд, да, по меркам человеческой жизни оно ничтожно, но каков сам итог! Мы всегда смотрим в прошлое, мальчик мой. И не можем смотреть иначе. Все инструменты чувственного познания, данные нам, несовершенны, и потому мы не можем полностью им доверять, но вынуждены.

Дождь перестал. В воздухе осталась висеть мелкая водяная пыль, точно землю опрыскивали из пульверизатора.

Коньяк кончился, и философ встал со скамьи.

— Я желаю тебе найти и сделать главное дело твоей жизни, — сказал он Роберту, — прощай.

Старик свернул между мерцающими деревьями, и темнота сомкнулась за его спиной.

Роберт хотел стать художником, поступал в Академию, сдал сегодня первый экзамен, но только сейчас он понял, что не знает: зачем он всё это делал? Оно, конечно, хорошо… Самовыразиться. Обрести признание. Продавать картины. Войти в богему. Вести высокие беседы за бокалом шампанского, открывая собственную выставку в Галерее. Увековечить своё имя… Чем не цели? Ах, если бы он мог догнать философа! Если бы мог спросить Йозефа, когда и как пришла к тому первая мысль о его главном труде! Нужно ли иметь какое-то разумное устремление, чтобы творить, или достаточно лишь отдаться процессу сотворения и получать от него удовольствие? Должно ли искусство преследовать цель повлиять на течение общественных процессов, или довольно личного удовлетворения творца?

— Ни одна идея не может быть воплощена в искусстве в своем изначальном виде, в том, в каком впервые явилась художнику; творчество есть процесс не менее непредсказуемый, чем рост дерева из прутика, воткнутого по весне в землю; так же невозможно предсказать заранее эффект, который произведение искусства окажет на зрителей/читателей/слушателей.

Так сказала, деловито качая ногой, Лиса.

Она вынула изо рта жвачку и слепила из неё смешного человечка. Отпечатки рисунка её пальцев нанесли на его тело неповторимый узор. Потом она смяла человечка, сплюснула на ладони серый шарик резинки, перехватила его посредине двумя пальцами и сделала цветок.

— Ты уже видела списки поступивших? В вашем корпусе их вывесили?

— Нет.

— Не вывесили или не видела?

— Не видела.

— Почему же ты здесь сидишь, а не бежишь смотреть? Я жду уже два часа. Обещали вывесить к полудню, и до сих пор тянут!

— Куда торопиться? Я не стремлюсь узнать всё первой. Я продлеваю приятный момент надежды. Когда ты увидел списки и тебя там нет — знаешь, такое ощущение, что ты упал с высоты на асфальт. Ты разбит, ты сплющен.

— Но если ты там есть?

— Тогда я, наверное, буду чувствовать себя так, будто могу взлететь. Я специально даже ничего не ела сегодня. Чтобы ощущение отрыва от земли было полным.

Лиса скомкала лилию, вылепленную из жвачки, скатала между ладонями шарик и запустила в форточку.

Роберт сделал шаг назад и заглянул в темнеющий проем двери пролетом ниже. Там висела деревянная доска, на которую обычно крепили объявления для студентов и поступающих. Сейчас возле неё стояла пожилая женщина: придерживая одной рукой лист бумаги, большим пальцем другой она с силой вдавливала головки кнопок в его беззащитные белые уголки — как в ладони распинаемого Бога. Неподалеку обретались взволнованные абитуриенты. Некоторые из них пытались встать за спиной у женщины, чтобы прочесть фамилии, поднимались на цыпочки, заглядывали ей через плечо; она гавкнула, не оборачиваясь:

— Дайте отойти! Задавили совсем!

— Списки, — прошептал Роберт, чувствуя, что начинает дрожать.

— Выживших в катастрофе, — поддразнила Лиса с озорной кривой ухмылочкой.

На трясущихся ногах, останавливаясь на каждой ступеньке, Роберт принялся спускаться вниз.

К спискам было не подойти. Как только строгая женщина закончила распинать истину на деревянных рейках, доску облепили: точно муравьи — брошенный на муравейник огрызок яблока.

Роберт остановился в нескольких шагах от копошащегося клубка рук и голов — пожалуй, Лиса действительно поступает мудро, отсиживаясь в тишине и покое, покуда другие штурмуют доску. Озаренные сиянием или ударенные пыльным мешком по темени, ребята по одному отходили от списка. Постепенно толпа рассосредоточилась по коридору. Путь был свободен, но Роберт не решался двинуться с места. С каждой секундой ему становилось всё ближе желание странной поэтессы подольше сохранить надежду. Белый лист зиял своей яркой наготой — он ждал, он звал…

— Боишься? Давай я посмотрю!

К Роберту подскочила та самая назойливая тощая девчонка, что весь срок обучения на курсах бегала за преподавателями. На голове у неё торчали два смехотворных крысиных хвостика из тонких блестящих как леска волос.