До востребования - [9]

Василиса Романовна в широком голубом халате, рукава которого соскользнули до плеч, сидела перед небольшим трюмо, тонким мизинцем подкрашивала губы. Глаза у нее были злые. Увидев Тоню, она обернулась с улыбкой, но улыбка эта показалась девушке деланной, нарочитой. Тоня заторопилась.

В воздухе висела тончайшая снежная пыль. Выпавший ночью снег выровнил землю, прикрыл рытвины и кочки. Деревья и кусты обросли инеем, точно белым мехом.

Анатолий Петрович поискал, куда бы бросить окурок. Кругом стояли ровные сугробы. Он покрутил головой, усмехнулся, засунул окурок в спичечную коробку.

— Живешь и не замечаешь красоты. А вот она, перед глазами!

— Это оттого, что у вас профессиональная болезнь. В землю глядеть привыкли, а гляньте-ка повыше, — звенела из-за деревца Тоня, осторожно обирая губами с веточки разлетающийся снег. И неожиданно, сузив серые, ставшие хитрыми глаза, пожалела:

— Попало вам сегодня, да? Опять вернетесь ночью, опять будете читать до утра роман под названием «Эксплуатация месторождений»? Вы сухой, совершенно сухой и любите одни вышки. Впрочем, папа прав. Он говорит, вы — «железный мужик» и все.

— Люблю вышки, говоришь? Не только вышки. Люблю, например, такую вот погоду. — Он улыбнулся, поднял голову. Несколько минут шли молча. — Еще люблю хорошие книжки. Видела мою библиотеку? Не терплю засахаренных героев и прочего такого ни в книгах, ни в жизни не люблю. Особенно в жизни. — Он сердито замолчал. — Я вот посмотрел сегодня, как ты работаешь, и обрадовался. Обрадовался, что не занимаешься отпиской, а думаешь, ищешь. О человеке писать всего трудней, но уж коль скоро взялся писать о нем, так пиши так, чтобы он весь виден был… Не тащи на бумагу все, без разбору. Так-то, Толечка. А ты говоришь, «железные мужики» влюблены в одни вышки… Ну, вот и пришли… Тебе направо. Когда вернусь? Да часов в шесть. Иду перед городским комсомолом выступать. Расскажу им сказку о нефти.

— Сказку?

— Конечно. А вот это не сказка разве? — Красин нагнул ветку, отпустил ее, и с нее каскадом посыпался на разгоряченное лицо свежий снег.

— Ну, иди. Запомни только: не одни писатели любят сказки — «железные мужики» тоже любят их…

*.*.*

Медленно плывет над городом морозная ночь. В форточку не видно ни одной звездочки, да их и нет. Резкий, холодный ветер кружит поземку. Стекла затянуло снизу доверху — ничего не видать. Неслышно идет ночь. На узеньком диване задремал «Князь Игорь». Рядом с подушкой — книга, заложенная притупленным карандашом. Тоня встала, подколола скрепкой исписанные крупными каракулями листки, посмотрела на спящего. Устал. А сколько книг, сколько дел еще впереди! Не успеешь перевернуть последнюю страницу, не кончишь очередного дела, а уж поджидают тебя другие книги, новые дела. Тихо бредет ночь. Яблоневым цветом осыпаются снега, тают звуки, и кто-то невидимый спрашивает: а «железные мужики» тоже любят сказки?..

Резкий настойчивый звонок. Кажется, телефон от него вздрогнул. Проснулся бородатый человек, привычным движением — трубку к уху. И нет уже сна, как рукой сняло.

— Что? Кто говорит? Прорвалась вода? Какой процент газа? Где дежурный? Найти немедленно. Да, еду. Алло! У аппарата! Да-да. Красин у аппарата, Медведев, алло, Медведев, в чем дело? Немедленно устанавливайте превентор. Я же предупреждал вас: работайте не на глиняном растворе, а на барите, следите за давлением. Что? Горюнов? Ты кому подчиняешься: тресту или Горюнову? Да нет, говорю тебе, превентор, превентор монтируй на нее! Ну, что? Это я знаю и без тебя. — Голос спокойный, твердый: — Так вот, Медведев, я еду. Да, сейчас буду.

Прошлепали к двери мягкие туфли, протянулась рука, поплотнее прихлопнула стеклянную в занавесочках дверь.

— Алло! Гараж? Красин у аппарата. Петр Иваныч? Давай ко мне. Нет. Застрянешь. Бери газик. На Песчаную гору. Побыстрей!

— Анатолий Петрович! Можно, я поеду с вами?

Он не отвечает, натягивает старый тулуп, разрисованный жирными пятнами.

Тоня умоляюще глядит на Красина.

— Возьмите меня на Песчаную, Анатолий Петрович…

— Нет, товарищ корреспондент. Не возьму… Где же мои сапоги, а?

— Вот ваши сапоги. Возьмите. Ведь нее равно поеду… то есть хочу поехать. И если вы меня не возьмете…

— Ладно! Надевай мою кожанку. Висит в кладовой. Живо!

Он сам, рассовывая концы платка по плечам, застегнул ей тугую пуговицу под подбородком, на мгновение задержал руку на плече, и она вдруг почувствовала, что в этот момент крепкий, большой человек нуждается в теплой поддержке, ласке. Тогда она погладила его сухую руку но сказать ничего не сумела— все хорошие слова будто провалились в памяти. По лицу Красина скользнула непривычная мягкость, но тут же исчезла.

В дверях, пропуская ее вперед, предупредил:

— Учти: бенгальских огней не будет.

Будь это сказано не сейчас, Тоня непременно бы огрызнулась, но теперь это грозило ей высадкой из машины на первом перекрестке. Поэтому она подавила в себе негодование и стала смотреть через Красиковское плечо на коротенькое пространство рассеянного света, которое, точно лист белой жести, машина несла перед собой.

* * *

На Песчаной горе все было не так, как представляла себе Тоня. Да и сам Красин был не тот, каким привыкла она его видеть. Он, всегда неторопливый, устремился к буровой, набегу что-то крича низенькому человечку в черной замасленной спецовке, надетой поверх ватника.