До востребования - [10]

Едва Тоня вылезла и сделала несколько шагов

в сторону, как круговой ветер, обычный в Заволжье, охватил со всех сторон. Он подползал снизу, прижимая к земле черные былинки засохшей травы, взмывал вверх, подхватывая свежую крупу, вертел ее высоко над головой и потом, разбежавшись, с размаху обрушивал в лицо тысячи колючих крошечных копий, заостренных морозом.

— Медведев! Превентор наладить не удалось? Не закрыли? Кто дежурил вчера во вторую? Петин? Как же он промазал, черт старый? Я напоминал сменному инженеру: утяжелите раствор баритом.

Красин и Медведев двинулись к буровой. Чем ближе они подходили, тем оглушительнее становился рев вырвавшейся из подземного плена воды. Стоя около Медведева, Красин кричал ему в самое ухо.

Желтоватая толстая струя била в небо и низвергалась на соседние вышки, на оборудование. С грохотом водопада она шла вниз, по откосу, в левый рукав Волги, откуда питался городской водопровод. «Так вот оно что!* — сообразила Тоня. Ей представились перекрытые водопроводные краны, остановившийся хлебозавод. Она даже почувствовала во рту острый нефтяной привкус солоноватой воды.

Красин, по-прежнему в сопровождении маленького круглого Медведева, двинулся к группе рабочих, без дела толпящихся невдалеке.

Круглый человечек, указывая в сторону грохочущего водопада, что-то объяснял. Красин, стоя в стороне со сменным инженером, чертил на крышке папиросной коробки. Подошел Медведев, не торопясь взял коробку и двинулся к вышке, увлекая за собой людей.

Люди, накинув на головы плащи, куски брезента, все, что имелось под рукой и могло защитить от обжигающе ледяной воды, боролись с бросающейся на них лавиной.

Перескакивая через разводья намокшего снега, Тоня бродила в этой сутолоке, прислушиваясь к разговорам, украдкой что-то записывая.

Вода оказалась сильней железа. Установить превентор так и не удалось. Зато произошло нечто другое. Лихорадочная жизнь промысла, напоминавшего растревоженный муравейник, вдруг наполнилась единой мыслью, единой волей. Исчезли суета и неорганизованность, хотя бегали и кричали не меньше, чем прежде. Тоня давно потеряла из виду Анатолия Петровича, но слышала кругом обрывки его приказаний, повторяемых десятками людей.

Шесть часов клокотала вырвавшаяся из плена вода. И вдруг все стихло. Наступила неестественная и неожиданная тишина. Красин, с трудом отрывая ноги от земли, подошел к машине, вытер лоб рукавом грязного тулупа.

— Ну, обуздали. Едем, Тонечка!

Примостившись на жестком заднем сиденьи, спал привыкший к беспокойной своей жизни шофер. Тоня переглянулась с Красиным, приложила палец к губам. Потом села за руль, указала ему место рядом с собой.

— Садитесь, садитесь. Не бойтесь, а канаву не угожу: папина школа! — И мягко стронула машину с места.

От этого едва ощутимого толчка шофер вскочил, подхватил падающую шапку.

— Ну и казак! — захохотал Красин. — Из-под него коня уводят, а он спит! — Красин смеется с удовольствием, откинув голову назад. Смех освежает, действует бодряще. И все вокруг становится милым: и курносое заспанное лицо шофера, и прикрытая снегом еще недавно скучная степь. Он пристально взглядывает на Тоню. Она сидит немного согнувшись, сосредоточенно смотрит вперед…

* * *

…И после, долгими вечерами, когда Тоня вдруг оборачивалась под чистым его взглядом, видела она, как дрожат в острых узких зрачках добрые искры и карие, золотые изнутри, глаза тихо плывут перед ее лицом. Однажды в такую минуту Красин подозвал Тоню к столу, и она удивилась, увидев в его руках альбом семейных фотографий.

— Смотри, Тонечка, это мы с Романовной в двадцать восьмом… А это наш Сережка (сейчас в Перми врачует молодое поколение). А вот — внучка Александра Красина… Да, время наше… Ушло.

— Неправда, никуда время не ушло. Как же оно ушло, когда оно вам и поспать-то не дает!

— A-а… Это так. Только все-таки ушло время-то. Молодое ушло. А такого, когда не поспать, — такого у нас сколько хочешь! Стареем, Тонечка, злимся, — а ничего не поделаешь, — брови его нахмурились. — И, знаешь, случается так, что вдруг затеплится что-то в старом сердце. Ну и как тут быть? Как тут быть, а? Надо облить его холодной водой и точка. Ну, да ты этого не понимаешь… А только надо. Да. Время наше ушло… А впрочем, — он захлопнул альбом, положил руку на рычаг телефона, — у нас еще есть время проверить кое-что к отчету.

Он снял трубку, в ожидании коммутатора прикрыл микрофон ладонью.

— Пора спать, товарищ корреспондент. А завтра поглядим, что за очерк получился у вас. Ну-ну, спать, я говорю. Спи, пока спится. — И опять грустные золотые глаза и улыбка, которой не видел никто. И никто не видел, как он кладет на краешек теплой плиты мокрые Тонины варежки, как он перед сном, перечитывая что-то в газете, выкуривает одну за другой папиросы, распахивает форточку, подолгу лежит в темноте…

*.*.*

Василиса Романовна, уютно подобрав под себя ноги, сидит на диване, перематывая в клубки цветную шерсть. На платье упал пепел с папиросы. Василиса Романовна смахнула серый комочек, подняла к Тоне осунувшееся за последние дни лицо.

— Вот и снова я закурила. Тяжко, поясницу вторую неделю ломит. Да и Толя не в себе. Ходит какой-то потерянный. Глянула вчера — и сердце сжалось. Неприятности у него, что ли, из-за этой Песчаной. Молчит все. Доконает его работа, а ведь у меня он один, никого больше. У Сережки своя семья, да и далеко он… Вот и сижу себе, а поделиться не с кем… А соседи! Какие у нас ужасные соседи! Жена главного геолога только и делает, что разносит по городу сплетни. А Толе и дела нег. Ему это безразлично. Наплюй на них, говорит. Легко сказать! Тогда я совсем от тоски зачахну… Ведь надо с кем-то общаться… У него там свои дела, свои разговоры, а я как? И, знаешь, Тоня, беспокоит меня Анатолий… Угрюмый какой-то, замкнутый стал.