Дни нашей жизни - [10]

— Я тебе уже говорил, — голос у Славы стал металлическим и будто чужим. — Ещё раз ты поднимешь эту тему в таком контексте — и мы уйдём.

Лев ничего не ответил. Около минуты стояла напряженная тишина.

Её нарушил Слава:

— Я должен был принять какое-то другое решение? Оставить его своей сумасшедшей мамаше? Или, ещё лучше, государству? Чтобы через десять лет он даже на порог моего дома не ступил, потому что я пидор?

— Дверь открыта.

— Мне насрать.

Они снова замолчали. Я, в соседней комнате, сидел не шевелясь, почти не дыша.

— У него огромный потенциал, — наконец сказал Слава. — Я никому не позволю сделать из него быдло с «Жигулёвским» в руках.

Лев, кажется, усмехнулся.

— Именно такая судьба его бы ждала, если бы я принял любое другое решение.

Этой фразой Слава будто точку в разговоре поставил. В то время я больше не был свидетелем ни одного разговора о переезде. Я не знаю, как им удалось найти компромисс, но первое сентября наступило для меня в России.

ДЕНЬ ЗНАНИЙ

Первого сентября я с тоской смотрел на себя в зеркало: причёсанный, в аккуратном костюме, в вычищенных ботинках, напоминающий английского мальчика двадцатых годов прошлого века. Поняв, что теперь это мой постоянный внешний вид и что так мне придётся выглядеть изо дня в день, я решил, что не хочу ходить в школу.

К тому же всё было слишком тревожно. Я чувствовал себя секретным агентом, запущенным в опасные условия.

Слава повернул меня к себе и присел передо мной. Сказал:

— Давай повторим ещё раз?

Я устало соглашался.

— С кем ты живёшь? — спрашивал он.

— С папой.

— Где твоя мама?

— Она умерла.

— Как зовут твоего папу?

— Лев.

— Мики, нет, — Слава выглядел раздражённо-уставшим. — Соберись. Ты должен отвечать «Слава». Моё имя. Только моё. Потому что именно у меня родительские права, помнишь?

— Помню… — отвечал я, потирая глаза.

— Как зовут твоего папу?

— Слава.

— Вы живёте вдвоём?

— Нет.

— Да! Мы живём вдвоём! Да что с тобой?!

— Я устал! — крикнул я в ответ — Мы всё утро учим эти правила!

Слава вздохнул. Он взял мои руки в свои и сказал:

— Я знаю, что тебе надоело, но это правда очень важно.

Я выдернул свои руки.

— Не хочу врать.

— Мики…

— Это плохие правила.

— Но ты должен их соблюдать.

— Это дурацкие, глупые правила.

— Других у нас нет, — негромко произнёс Слава.

— Я же сказал: не хочу врать.

— Да, но до этого ты согласился.

— Вы — вруны.

Слава тяжело вздохнул и поднялся. Он зашёл в зал, а я так и остался стоять в коридоре. Услышал, как он негромким, но раздраженным шёпотом сказал Льву:

— Иди и сам с ним договаривайся. Мне надоело одному за это отвечать.

— Просто оставь его в покое. Ничего он никому не скажет.

Пока мы шли до школы, Слава действительно больше не заставлял меня повторять ответы на вопросы. Но он не говорил и ничего другого, так что я чувствовал, что он злится на меня. Я тоже на него злился, а особенно на то, что он сильнее и я даже не могу побить его, когда он бесит.

Нас обгоняли целые компании людей. Все они выглядели примерно одинаково: в центре шёл первоклассник, одетый так же глупо, как я сам, с цветами в руках, а вокруг него — ещё человек шесть: мама, папа, старшие братья и сёстры, вокруг суетилась бабуля с фотоаппаратом; иногда мы обгоняли их, потому что кому-то приходила в голову идея сфотографироваться возле какого-нибудь дерева.

А мы шли вдвоём, у нас не было цветов, и Слава не стал брать фотоаппарат. Про цветы он сказал, что это глупо, а про фотоаппарат — что у него нет настроения. Он любил делать только особенные снимки, а фотографироваться возле деревьев не любил. К тому же сюжет «Первый раз в первый класс» казался ему ужасно скучным.

Дети, замученные повышенным вниманием всех членов семьи и постоянными съёмками, не выглядели слишком счастливыми, но я всё равно расстроился: мне казалось, что что-то проходит мимо меня.

Когда я подошёл к школе и увидел галдящую толпу одинаковых чёрно-белых детей, первое, что мне захотелось сделать, — спрятаться за ногу Славы. Правда, за два года я стал выше, и это больше не было надежным укрытием.

Он, почувствовав мой порыв сбежать, подтолкнул меня вперед — к детям. Молодая учительница, возвышающаяся над нами, скомандовала всем разбиться на пары и встать в строй.

Дети тут же принялись хватать друг друга за руки и выстраиваться, будто заранее репетировали. Только я, ничего не понимая, стоял один, в стороне, и ни к кому не пытался подойти.

Сзади меня кто-то одёрнул. Я повернулся: незнакомая женщина пожилых лет поставила рядом со мной какую-то девочку.

— Мальчик, ты один стоишь? Вот и хорошо, вставай с Леночкой, а то мы опоздали.

Леночка, в отличие от меня, ничуть не смущалась и вцепилась в мою руку мёртвой хваткой. Я сделал слабые попытки освободиться, но Леночкина ладонь была непобедима. С нескрываемой паникой я обернулся к Славе.

Он, кажется, еле сдерживал смех, и в его взгляде читалось что-то вроде: «Земля тебе пухом, парень».

Обреченно вздохнув, я смирился со своей участью и повернулся к Леночке. Она была похожа на любую другую девочку в тот день: с двумя белыми бантами на высоких хвостах, торчащих по бокам головы, в белой блузке, белых колготках, белых сандаликах и чёрной юбке. А я был похож на любого другого мальчика. Мы вдруг все стали одинаковыми, и меня это напугало.