Дни мира - [5]

Томас спустился вниз по мраморной лестнице в центр прежнего салона. Леон приветствовал его с лошади, трусившей рысцой вдоль круглой стены. Это был араб цвета горного меда, изящный, словно девушка, носивший имя Тридцать первый. Его нервные ноги гулко ступали по паркету, уложенному розеткой и устланному свежей соломой.

Все, что оставалось в холле из мебели, было сгружено вокруг лестницы — два кресла, рояль, китайский столик с причудливо изогнутыми ножками, очень похожий на таксу. Лифт навсегда заклинился в попытке преодолеть потолок; в поле зрения оставался только начавший зеленеть зад бронзовой нимфы.

Леон остановил Тридцать первого возле Томаса и спрыгнул с него. Спина лошади вновь стала горизонтальной.

— Тебе нельзя садиться на лошадь, — сказал Томас. — когда-нибудь ты сломаешь ей позвоночник. — Никакого риска! У нее стальные кости… И потом, ей нравится возить меня — она любит меня… Давай пройдем сюда… Он подтолкнул Томаса к западной стороне холла, к камину, в котором горели большие поленья. Придерживая юношу огромной рукой, полностью скрывавшей его плечо, он направлял Томаса перед собой. Выше Томаса на голову с лишком и гораздо массивнее его, он полностью заслонял юношу. Впрочем, он мог заслонить кого угодно. Он, конечно, не был гигантом, так как всего на треть превосходил обычного человека.

Леон отодвинул корзины, стоявшие перед камином, в которых под шерстяными тряпками дремали змеи. В обитом медью сундучке с поднятой крышкой виднелись извивы тела удава. Его голова выглядывала из складок одеяла.

В большой корзине, выложенной соломой, спала обнаженная девочка. Она лежала на боку, повернув лицо к огню и подогнув ноги. Одна ее рука, сжатая в кулачок, пряталась под подбородком, вторая лежала на краю корзинки. Томас с удивлением посмотрел на нее. Судя по всему, ей было лет десять-одиннадцать. Бросались в глаза светло-коричневая кожа, светлые с золотистым оттенком слабо волнистые волосы, коротко обрезанные до одинаковой длины вокруг головы. Ее плечи и бедра отличались хрупкостью округлых форм. На еще плоской груди небольшими пятнышками выделялись соски, похожие на зерна пшеницы.

— Это Далла, — сообщил Леон. — Она наездница, приехала из Венгрии. Родители оставили ее мне, чтобы девочка совершенствовалась в своем номере, пока они выступают в Лондоне. Они антиподисты. Ты знаешь, что это такое? — Да, конечно… А ей не холодно лежать вот так? — Она привыкла… не любит носить одежду. Когда она выступает, родители надевают на нее какието золотые полоски, и, едва закончив выступление, она тут же срывает все с себя… Это удивительное существо!.. Присядь-ка здесь… Я сейчас вылечу твой грипп… В большой медной кастрюле с черным дном, водруженной на треногу над грудой пылающих углей, слегка колебалось озеро красного вина на грани кипения. Томас увидел, как поднимающиеся пузырьки выносят на поверхность листья, кусочки кожуры и дольки лимона, окрашенные вином в фиолетовый цвет, веточки какого-то разваренного растения, круглые и овальные зерна, кубик чего-то, может быть, даже мяса…

Леон схватил кастрюлю за ручку, обжегся, выругался, обернул ручку тряпкой, выхваченной из корзинки со змеей в черных и зеленых пятнах, поднял кастрюлю обеими руками и вылил содержимое в эмалированный тазик.

Потом добавил в тазик пять столовых ложек горчицы и литр уксуса, перемешал все поварешкой и сунул в полученную микстуру толстый, похожий на сардельку палец. Лизнув его, он добавил в варево горчицы, очевидно, для повышения эффективности, а также немного холодного вина для получения нужной температуры.

— Опусти ноги в таз… — Что? Да у меня сразу же слезет вся кожа с ног! — Ничего у тебя не слезет! Делай что я говорю, юный осел! Ты должен подчиняться мне — я знаю все, а ты не знаешь ничего… — Вообще-то, это так, — согласился Томас. Чтобы спуститься к Леону, он натянул на ноги носки из той же грубой шерсти, что и шапочка. Теперь он снял их и попытался закатать штанины, но они оказались слишком узкими.

— Помоги мне стащить их, — обратился он к Леону. Он тут же остался без штанов, отшвырнутых в сторону Леоном и упавших на клетку с Флорой, синей попугаихой. Она возмущенно заорала; издаваемые птицей звуки напоминали грохот металлической банки, катящейся вниз по металлической же лестнице. Попугаиха была занята высиживанием яйца. Она сносила по одному яйцу ежегодно. После продолжительного высиживания, когда становилось ясно, что у нее ничего не получается, она с отчаянием обращалась к Леону:

— В чем тут дело? В чем тут дело? Ничего другого она говорить не умела. — Тебе нужен муженек, моя бедная Флора, — отвечал Леон. Леон однажды даже нашел ей мужа, но тот не понравился Флоре, и она прогнала его, перед этим выдрав у него все перья из хвоста. Томас опустил левую ногу в тазик и сразу же громко заорал. Потом опустил в него вторую ногу и закричал во второй раз. Далла подпрыгнула в своей корзинке, открыла небесно-голубые глаза, посмотрела в пространство и сразу же снова закрыла их. Поерзав, она зарылась в солому, погрузившись в нее с головой. Ее волосы смешались с золотистой соломой.