Дни мира - [4]

Ирен, охваченная безумной радостью, закричала:

— Эдуард! Идите сюда! Вошедший в холл Эдуард увидел Ирен и бронзовую нимфу высоко под потолком, в котором раскрылось прямоугольное отверстие, обрамленное пышными волнами шелка. Ирен исчезла в нем, и отверстие закрыла нижняя панель огромного поршня.

Эдуард нашел девушку примерно через полчаса. Он стал подниматься по лестнице, услышав, как она позвала его, сначала взволнованно, затем удивленно и, наконец, с ужасом. Он никак не мог застать ее в том месте, откуда долетел ее зов, так как она постоянно оказывалась то выше, то ниже этого места. Наконец он обнаружил ее снаружи, висящей между небом и землей там, где белоснежная лестница переходила в металлический мостик длиной тридцать семь метров, связывавший служебный этаж с улицей Рэйнуар. Он походил на мостик из лиан над горным потоком в Гималаях. Легкий и прочный, он раскачивался на ветру, играл роль черного хода.

Ирен, авантюристка по характеру, ступила на колеблющийся под ногами мостик, оказавшись в пространстве над деревьями с еще не распустившейся листвой. Поднялся ветер, мостик закачался сильнее, у нее закружилась голова. Девушка уцепилась за перила и закричала, что сейчас упадет. Голуби кружились вокруг нее, она выронила раскрывшийся в воздухе зонтик, опустившийся, словно парашют, на вишню.

Прожив три месяца в этом доме, она заявила, что больше не может выдержать, что он находится слишком далеко, Пасси — это уже провинция, настоящая Камчатка. Ее подруги перестали посещать ее; когда она бывала в театре или в кафе, ей казалось, что она появлялась из Нарбонна. Она хотела вернуться в Трокадеро и снова жить в Париже.

Послушный Эдуард Лабассьер приобрел для нее особняк на улице Боэти, в двух шагах от Елисейских Полей. Это было весьма удачное вложение денег. Ирен нашла дом несколько устаревшим и слишком строгим, но Эдуард сообщил, что он когда-то принадлежал племяннику Наполеона. Это понравилось Ирен, и она быстро вернулась к светской жизни.

Банкир не представлял, что делать с шарообразным домом. Настали времена, не подходящие для торговли недвижимостью. Началась массовая застройка района Пасси. Стоимость участков резко возросла. Банкир решил сдать здание в аренду, но его ультрасовременный облик отпугивал умеренных покупателей, тогда как аренда оказалась слишком малодоступной для людей искусства. Ему пришлось снизить цену. В конце концов он нашел квартиросъемщика для нижнего пузыря и парка — это был швейцарский дрессировщик, несколько экстравагантный, державший деньги в банке Лабассьера. Денег у него хватало. Это был Леон Альтенциммер.

На следующий день после отъезда Ирен голуби дружно взлетели и долго кружились над голубятней. Потом они поднялись белым облаком высоко в небо и устремились на запад, к Булонскому лесу. Хотя, вполне возможно, их привлекли Атлантический океан и находившаяся еще дальше Америка. Во всяком случае, они никогда не вернулись в родную голубятню. Там их быстро заменили воробьи.

* * *

Перед тем как выйти на улицу, Элен отнесла Томасу альбом для рисования и карандаши. Услышав, как закрылась металлическая дверь на мостик, он встал и принялся искать флакон с тушью и кисточки. Он не любил карандаши. Работа с ними казалась ему слишком медленной. Карандаш плохо подчинялся глазам. Кисточка отзывалась мгновенно. С хорошим или плохим результатом, но сразу. Конечно, Элен опасалась, что он заляпает тушью простыни. Пятна от туши выводились с большим трудом, даже жавелевой водой.

Не желая расстраивать мать, он не вернулся в постель — пятно на постельном белье — более серьезный проступок, чем грипп. Он устроился перед камином, закутавшись в желтое покрывало, накинутое на спинку стула, на котором он сидел. Босые ноги опустил на горячие плитки, рядом поставил флакон с тушью, альбом примостил на коленях. Фыркая и чихая, вытирая нос рукавом, он принялся рисовать по памяти недовольного Шаму перед потухшим камином, Шаму с открытым клювом возле подноса, Шаму, смотрящего снизу вверх на Элен… У него имелось множество альбомов с рисунками животных Леона. Он замечательно рисовал их, улавливая движение животного, даже если оно казалось неподвижным, и передавал движение непрерывной жирной гибкой линией. Две или три длинные линии, потом еще одна короткая, и на рисунке появлялся Шама, летящий, сидящий, сердитый или веселый. Или это была лама с глазом, похожим на озеро Титикака, или верблюд, выглядевший, как старая дева с вставной челюстью. Или Элен вечером, сидящая возле лампы, чтобы хорошо видеть свою работу, с небольшой грудью, четко выделяющейся на белой бумаге.

Вздрогнув, он захлопнул альбом и оделся, не глядя, что натягивает на себя. Потом нахлобучил шапочку, связанную тетушкой Китти из грубой шерсти овец с острова Аран. Эта шерсть была способна не только противостоять всем бурям Атлантики, но и защищать уши от труб Страшного суда. На ее макушке гордо распушился помпон, наклонявшийся в разные стороны в соответствии с движениями головы.

Затем он спустился вниз, чтобы повидать Леона. Он не видел его уже целую неделю.

— А, это ты! — проворчал Леон. — Я тут подумал, что тебя уже нет в живых. Его голос, казалось, выходил из пещеры. Огненная борода расползалась буквой дельта на груди, а по сторонам лица поднималась до шевелюры. Этим рыжим зарослям, скрывавшим глаза и уши, не удавалось прятать ослепительное сияние его улыбки. Он был одет в бархатные штаны цвета ржавчины и зеленую футболку, грубо связанную им самим из толстой шерсти.