Дни мира - [6]

Тридцать первый опустил морду к креслу фиалкового цвета и подобрал пучок сена, специально положенный туда для него.

Томас почувствовал, как десять тысяч муравьев впились в каждый квадратный сантиметр кожи его ног. От опущенных в кошмарный бульон ног вверх поднималось восхитительное тепло. Леон заставил его выпить все, что оставалось в кастрюле, перед этим добавив в нее полбутылки белого рома. Он знал, что Томас никогда не пил ничего крепче чистой воды. Томас почувствовал, как у него в груди возник второй очаг тепла, тут же начавший спускаться навстречу первому, уже добравшемуся до коленей. Соединившись, оба очага тепла устремились вверх, дохнув огнем в его нос и уши. Почувствовав опасность, Томас хотел встать, но не смог. Он понимал, что его ноги превратились в два воздушных шара, и если он вытащит их из красного моря, они поднимут его в воздух, головой вниз. В его внезапно очистившиеся ноздри вливался запах кипящего вина, трав Прованса и семян Востока. Его легкие заполнились воздухом, глаза раскрылись. Он увидел Леона, усевшегося за рояль и заигравшего какую-то цирковую мелодию. Его толстые пальцы ударяли сразу по двум соседним клавишам, они разбивали клавиши и нарушали все законы музыки. Томас слышал музыку глазами, ее цвета менялись от низких звуков до высоких, рояль стал ярко-красным с нечеткими полосками индиго. Тридцать первый стал лимонно-желтым, кресло — зеленым, а сено — ярко-красным. Далла открыла глаза, подняла голову, посмотрела на Томаса и улыбнулась ему. У нее на лице оказались две улыбки — одна голубая, а другая — цвета лютика. Она встала, и красные стебли соломы рассыпалась вокруг нее. Она хлопнула в ладоши; раздавшийся грохот имел запах рома и ванили. Тридцать первый повернулся и перекрасился в алый цвет. Потом он двинулся рысцой по устланной соломой дорожке. Далла подбежала к месту, где он должен был оказаться через несколько секунд, оттолкнулась обеими ногами от паркета, взлетела в воздух с диким криком и приземлилась на спину лошади, оставшись на ногах.

Восхищенный Томас встал, опрокинул тазик и упал. На четвереньках, оставляя за собой след гигантской маринованной улитки, он направился к стеклянной двери салона, сквозь которую в помещение вливалось пенящееся солнце. Он уцепился за ручку, поднялся на ноги и распахнул обе створки, наполняя грудь потоками света и открыв рот, чтобы напиться светом и захлебнуться в нем.

Он успел охватить взглядом множество почек каштана, протыкающих своими фиолетовыми стрелками оранжевое небо. Потом на него с головы до ног обрушился холод, швырнувший его в комнату. Юноша упал под ноги Тридцать первому, успевшему перепрыгнуть через него. Леон поднял Томаса, вскинул себе на плечо и поднялся наверх в свою комнату, где и уложил его в постель. В комнате стояли, между ящиками и чемоданами, две лишние кровати, предназначавшиеся для приезжих гостей.

Когда вернувшаяся Элен нашла комнату Томаса пустой, она бросилась, словно фурия, искать сына. Прежде всего накинулась на Леона, который, как она была уверена, не мог не оказаться участником исчезновения юноши. Тем более что соответствующих примеров было более чем достаточно! Она с радостью оставила бы этот дом со всеми его невероятными обитателями, но плата за квартиру была такой скромной, да и большой парк вокруг дома… Расставшись с островом, она долго страдала от отсутствия рядом деревьев. Здесь у нее не было времени, чтобы гулять по парку, но она ощущала дружеское присутствие деревьев, благотворное, несмотря на то, что у нее не было лишней минуты, чтобы взглянуть на них. Ночами, какими бы они ни были холодными, она оставляла окно приоткрытым, чтобы впускать в комнату их запахи и шум листвы. Когда ветер дул с запада, перескакивая с одного дерева на другое, ей чудилось, что она слышит, как голос леса на острове Сент-Альбан откликается на бесконечное бормотание океана.

Леон показал ей Томаса на медной кровати, на которой тот спал, обняв мешок с овсом. Он накрыл его роскошной белой шкурой Жан-Жана, своего белого медведя, умершего прошлой осенью. Между краем медвежьей шкуры и шапочкой из аранской шерсти, натянутой Томасу до самых глаз, можно было увидеть только его красный нос и часть щеки с выступившими каплями пота.

Элен простонала:

— Боже! Что вы с ним сделали? Что с ним? — С ним все в порядке, — с гордостью заявил Леон. — Он здоров. Томас не совсем спал и не совсем проснулся. Он пытался вспомнить точное количество почек на каштане. У него получалось плохо. Он считал: «Одна, две, три…сто…тысяча…» Но это явно был плохой метод. Когда он недавно просто глянул на дерево, сразу узнал, сколько почек на его ветвях. И ему не нужно было считать их по одной. Но он больше не умел действовать таким образом. Эта замечательная способность пропала.

— Что здесь происходит? Палец Элен остановился на бугорке, образованном медвежьей шкурой рядом с телом Томаса.

— Ничего особенного, — ответил Леон.

Элен приподняла шкуру и обнаружила совершенно голую Даллу, спавшую, прижавшись к Томасу.

Задохнувшись от неожиданности, Элен несколько секунд соображала, какого пола существо, спавшее рядом с ее сыном. Потом воскликнула: