Дни мечтаний - [33]

И теперь в этот праздник святой, в Рождество

Мирным воздухом дышим и славим его!

Человек уходил все дальше, и песня постепенно затихала. А я взялся за ручку двери и задумался, мог ли дракон напевать именно эти слова, когда довольный карабкался на холм.

Прощание

Здорово, когда ты настоящий принц. Приятно быть пиратским капитаном, а преуспеть в роли главаря шайки разбойников воистину великолепно. Так же, крайне увлекательна роль и обыкновенного наследника. Не того, который неожиданно для самого себя вступает во владение доселе неведомым ему королевством, полный осознания собственных достоинств и прав, так долго остававшихся неоцененными, а наследника в обыденном смысле этого слова. Многие жаждут овладеть искусством наследования. Шагнуть вперед, прочь от жесткого контроля, постоянных запретов, позволяющих лишь один бокал портвейна после ужина, в свободу и собственность специально для вас накопленную, отполированную, залакированную и пропахшую лавандой. Ни сан принца, ни роль главаря разбойников, со всеми заботами и обязательствами, не могут предложить ничего лучше. И потому перед молодыми, в чьих сердцах ведется борьба между честолюбием и жаждой познать чувственное удовольствие жизни, всегда стоит вопрос, что выбрать из сверкающих безделушек, рассыпанных на прилавке, судьбу наследника или машиниста своего поезда.

У старших сыновей вопрос этот решается сам собой. Впрочем, в детстве наследование происходит по принципу минората28, изобретенного нашими намного более счастливыми предками, и все переходит самому младшему. При стесненных финансовых обстоятельствах, когда растут лишь долги и сомнения, что удастся когда-нибудь расчистить себе путь, в наследство переходит только одежда, и «наследник вступает во владение» брюками, которые много лет назад были сшиты для братских конечностей. Как это у Вергилия: «Юной дивится листве и плодам на себе чужеродным». Горький опыт. Эти милые шелковые нити связывают воедино все человечество: знать и простолюдинов, ушедших и ныне живущих; не существует ничего более укрепляющего, пронизывающего, разнообразящего жизнь, чем простое честное наслаждение новой одеждой. Это касается и мужчин, и женщин. Довольная ухмылка на лице празднично наряженного принца ничем не отличается от ухмылки счастливого, одетого по-воскресному крестьянина; по коже пожилых людей бегут те же мурашки, что и по коже их безудержно скачущих внуков. Никогда не доверяйте людям, которые притворяются, что не любят наряды.

Не стоит, однако, утомлять вас размышлениями постреленка, лишенного, в силу бедности, восторга обладать новой одеждой. Он предпочел бы, чтобы одежда, перешедшая к нему по наследству, была покрыта не меньшей славой и честью, чем герои его фантазий. Такую не купишь в магазине. Меч Галахада, как и других рыцарей, появлялся перед зрителями, уже овеянный славой, и мальчик мечтал, чтобы и его брюки были прославлены именем героя, когда-то носившего их, даже если это была лишь игра.

Однако, не только одежда может переходить по наследству таким странным образом. К примеру, игрушки. Едва ли многие сочтут правильным, и с этим вполне согласен и сам ребенок, что в почтенном возрасте 9—10 лет, он – все еще беззастенчивый владелец обруча и Ноева ковчег, что, по сути, довольно бессмысленно, ведь теперь вершина его стремлений – рогатка, пистолет и меч с ножнами. Остальная собственность может спокойно перейти младшим: братику или сестренке, обладателям коротких юбочек или пальтишек. Игрушки все равно останутся в детской, и если вдруг в дождливый день испортится настроение, можно устроиться на полу, как встарь, и вновь обрести почти утраченное счастье, не рискуя при этом прослыть любителем младенческих забав. К тому же, всегда можно притвориться, что развлекал младших.

Потому никто из нас не роптал, когда право собственности перешло сначала к Гарольду, а потом, в свою очередь, к Шарлотте. Игрушки оставались в детской (они всегда там были и не могли никуда исчезнуть) и когда захлопывалась дверь, в нашей маленькой республике на полу не оставалось ни королей, ни королев, ни других правителей. Шарлотта, правда, иногда задирала нос и начинала командовать, как настоящая хозяйка, однако, все понимали, что это лишь светская поза, не более.

Как же мы, такие счастливые и беспечные, не почувствовали приближения тяжелой утраты, ни даже ее тени? Почему Олимпийцам не пришло в голову хотя бы намекнуть о том ударе, который они молчаливо нам готовили? И как вышло, что мы совсем не догадывались, что когда-нибудь наступит день, когда даже Шарлотта будет считаться слишком взрослой, чтобы играть в игрушки? Так называемое образование вбивается в нас линейками и розгами. Каждое новое грамматическое или музыкальное упражнение, новая тема по истории или сложная арифметическая задача сопровождаются болезненной физической прелюдией. Почему же Время – великий педагог, не обрушивает предостерегающие удары на наши пальцы и головы, каждый раз, когда собирается преподать очередной урок?

Во всем был виноват дядя Томас. Это была не первая мина, которую он подложил нам. В бесконечной погоне за модой он посещал то «Общество психических исследований», то «Общество белой розы», потом заинтересовался детской больницей и ежедневно заваливал нас брошюрами с изображениями маленькой сиротки, которая сидит в белой кроватке, окруженная игрушками, подаренными ей добрыми, хорошими, богатыми детьми. Идея эта понравилась Олимпийцам, всегда отличавшимся слащавой чувствительностью, и, однажды, когда Шарлотта, растрепанная и задыхающаяся, вбежала на порог нашего мирного дома, спасаясь от преследования вопящих краснокожих, ее коротко проинформировали, что уроки французского начнутся с понедельника, что отныне она должна прекратить притворяться, что ее преследуют краснокожие, и что, более того, все ее игрушки упакованы в коробку и ждут отправления в Лондон к несчастным больным сироткам, которые теперь будут в них играть и радоваться.