Дни мечтаний - [35]
В кукольном отделе главным начальником была Шарлотта, и не меня должно было тревожить отсутствие ее подчиненных. И все же оказалось, что можно быть членом клуба много лет подряд и даже не подозревать об этом, просто войти однажды в дом и обнаружить, что кресла пусты, на диванах никто не сидит, и ни одной шляпки не красуется на крючках для шляп. В такой момент с тоской понимаешь, что и эти существа, оказывается, были тебе друзьями. Куда подевался старик Джерри? Где Эжени, Роза, Софи, Эсмеральда? Наши дороги давно разошлись, не спорю, мы редко беседовали; поглощенный новыми стремлениями и достижениями, я едва снисходил до этих осторожных, старомодных дам, которые хотели только одного – остаться прежними. Однако теперь, когда опустели все углы и стулья, глаза мои раскрылись, и я очень скучал по ним.
И все же, происходившее не касалось меня лично. Жаловаться мне было не на что. И хотя рогатки были официально конфискованы, я знал ящик, в котором они томились, и где лежит ключ от этого ящика, поэтому в любой момент мог усложнить жизнь всякому живому существу в радиусе одной квадратной мили. Меня, однако, беспокоило, как брат и сестра переживут случившееся. Решение взрослых ударило именно по ним. И, конечно же, я был готов поддержать Шарлотту и Гарольда, если бы они решили взбунтоваться. Я разгадал коварные намерения младших, увидев, с каким упрямым и угрюмым видом они направляются в сторону малинника. Некоторые места приобретают необъяснимую притягательность в зависимости от настроения, в котором находишься. Когда ты влюблен, отправляешься гулять в сад. Когда утомлен муштрой и условностями, переполнен жаждой путешествий и приключений, твой путь лежит в сторону широкого луга. Когда бунтуешь, сердишься, строишь козни и интриги, легче всего укрыться в малиннике.
– Можешь пойти с нами, если хочешь, – тихо сказал Гарольд, когда заметил, что я сижу на кровати и наблюдаю за ним. – Мы решили, что тебе все равно, у тебя ведь есть рогатки. Только не пытайся нас отговорить, мы обязательно сделаем то, что задумали!
День до этой ночи прошел в зловещем спокойствии. Шарлотта и Гарольд старались не попадаться на глаза ни мне, ни кому-либо еще, что само по себе вызывало некоторые подозрения. Вечером, устроившись в разных углах детской, мы читали книжки или разрисовывали их форзацы кораблями и битвами. Подавленные удручающей чистотой нашей вселенной, мы не могли ни разговаривать, ни спорить, пока не пришло время ложиться спать. Разоблачившись и прочитав молитвы, еще более механически, чем обычно, мы улеглись, наконец, без любимых игрушек под подушками. Гарольд укутался в одеяло и изобразил страшную усталость, но я заметил, что он отодвинул подушку и прислонился лбом к медным прутьям кровати, и понял, так как мне были известны все хитрости и уловки младшего брата, что он не собирается погружаться в сон этой ночью.
Я уже почти заснул, когда Гарольд встал и начал шарить по полу в поисках обуви. Тогда я сел и мрачно взглянул на него. Брат сказал, что я могу пойти с ними, если захочу, и тут Шарлотта проскользнула в комнату. На ее лице была написана угрюмая решимость. Я вдруг неожиданно осознал, что у меня отнюдь не главная роль в этой пьесе. Ребята сами придумали и сами разыгрывали ее, самостоятельно поставили и распределили роли. Власть моя пала, правление подошло к концу. В этот волшебный час не действовали никакие законы и правила, лишь те, кому был близок дух теплой лунной июньской ночи и всей той кутерьмы, что наступает, едва часы пробьют десять, были истинными властителями и законодателями.
Покорно, почти робко, я последовал за этими безжалостными, решительно настроенными юными созданиями, которые направлялись прямиком в классную комнату. Здесь, освещенная луной, стояла огромная мрачная коробка. В ней холодным, обернутым в бумагу грузом, лежала основная часть нашей жизни, да и нас самих – наши игрушки, в ожидании утреннего курьера, который увезет их далеко-далеко, в неприветливую и незнакомую детскую больницу, где никто и никогда не оценит их по достоинству, и не станет закрывать глаза на их несовершенство. Сонный и праздный зритель – я стоял и наблюдал за происходящим, в то время как Гарольд приподнял крышку, и вместе с Шарлоттой они засунули руки в коробку, чтобы почувствовать, нащупать и схватить.
– Я нашел Розу, – вдруг сказал Гарольд. – Узнаю на ощупь ее волосы. Достать тебе Розу?
– Да, достань мне Розу! – прохрипела в ответ Шарлотта.
Едва Роза была извлечена наружу с невозмутимым, как обычно, выражением на круглом лице, философски созерцающая этот смешной мир с его взлетами и падениями, Шарлотта уселась вместе с ней на подоконник, чтобы там, в лунном свете, посплетничать всласть, и оставила брата в одиночку разбираться с коробкой.
– Что-то с острыми углами, – сказал Гарольд, чуть погодя. – Наверное, акробат. Лучше не вытаскивать его.
– Да, акробата мы спасти не сможем, – вяло согласилась Шарлотта.
Бедный старый акробат! Я промолчал, конечно же, в этой пьесе у меня не было слов. Но я не сомневался, что акробат услышал и понял все, что сказал Гарольд. Он, наверняка, испустил слабый, сдавленный крик – тихий призыв спасти его от чужих сироток и позволить остаться среди тех, кто ценит его и никогда не критикует зря.
