Дни, что нас сближают - [73]

Шипар был из тех людей, которых создает и выдвигает революция, чтобы бескомпромиссно осуществлять свои предначертания. Он был апостольски предан новым идеям, превратившись в фанатика социальной справедливости. Шипар мог говорить часами, обрушивая на людей словесные потоки. Он увещевал, просил, объяснял одно и то же с воловьим долготерпением, но уж когда срывался, был грубым, злым и неумолимым, и тогда людишки бежали от него, как от нечистой силы, хоронясь по своим норам.

— Вот вы сидите, как крысы по темным углам, а мы не будем ни есть, ни спать, будем караулить, когда вы высунете свои морды на белый свет. Но ничего, мы подождем, это наш долг коммунистов! Мы будем вас ждать столько, сколько потребуется, но вам историю не переплюнуть! — надрывался Шипар. — Если бы мне раньше сказали, что есть люди, которые убегают от правды и добра, как зайцы от охотничьего пса, я бы ни за что не поверил.

В один прекрасный день его разбитая легковушка пересекла сельскую площадь и остановилась в Нанкином дворе. На веранде стояла жена Нанко, а рядом с ней — его мать, семидесятипятилетняя старуха, сухая как жердь, но все еще крепкая и здоровая. Звали ее Упрямая Балканджийка, потому что она спустилась с Балкана, а нравом и характером сильно отличалась от наших женщин. Мужа у нее не было давно, но она больше не пытала счастья и одна подняла на ноги четверых сыновей. Не ожидая вопроса, Балканджийка сказала, что Нанко дома нету, и по привычке спрятала руки под фартук. Соседи, в том числе и я, подсматривали из-за ограды. Шипар переминался с ноги на ногу, не зная, что делать дальше. Теперешний лейтенант Тошко, тогда шестилетний сопляк, впервые в жизни увидал машину и не сводил с нее глаз, мечтая коснуться чуда своими руками. Шипар погладил мальчишку по голове, может, вообще из любви к детям, а может, хотел продемонстрировать свои миролюбивые намерения в отношении Нанкиного семейства.

— Что, когда вырастешь, хочешь стать шофером, а? — спросил он Тошко и усадил за руль.

— Хочу! — сказал Тошко.

И тогда настоящий шофер, как бы между прочим, поинтересовался у мальчишки, где его папа.

— Вон там! — сказал мальчик, обласканный добрым дяденькой. — В печку залез, а мама ветками его закидала.

Шипар посмотрел туда, куда показал Тошко, и нос его, и без того горбатый и острый, подскочил, как хищный клюв. Представитель власти сдвинул фуражку на затылок, и мне показалось, что от его головы идет пар. Привычным жестом он потрогал кобуру и направился к печи. Печь была большая, хлебов на десять, и, как все сельские печи, обмазана снаружи желтой глиной.

— Вылазь и посмотри революции в глаза! — крикнул Шипар, и его голосом завопили тысячи басов. — Я пришел поговорить с тобой, а не скандалить!

Он взывал к Нанко еще и еще, но тот молчал. Тогда Шипар махнул шоферу, взял у него коробок, зажег спичку и поднес к хворосту; Сухие ветки затрещали и взялись огнем.

Балканджийка сошла с веранды, встала как вкопанная возле печи и снова сунула руки под фартук, а молодая жена Нанко, закрыв лицо платком, медленно сползла на землю. Соседи, прилепившись к ограде, глядели на все это с бледными лицами. Шипар стоял вполуоборот к печи с такой гримасой, точно ему в этот момент резали палец. Ветки разгорались, охватив пламенем все устье печи. Двое соседей не выдержали, перескочили через забор и принялись орать:

— Он настоящий горец, живым сгорит, а не сдастся! Товарищ Шипаров, большой грех на душу берешь!

В это время раздались пронзительные автомобильные гудки. Тошко обнаружил кнопку клаксона, нажимал на нее и при каждом звуке хохотал, как дикарь. Все это напоминало театральные эффекты: гудки нагнетали напряженность и подводили нас к развязке. Одна из соседок с криком бросилась через двор и прибежала с ведром воды. Тогда Балканджийка сказала ровным и спокойным голосом:

— Когда я была еще в девушках, однажды пришли турки, связали отцу руки и потащили под орешину, чтобы повесить. Тогда он говорит мне: «Марийка, сбегай домой, возьми из сундука чистую рубаху и принеси!» Я дала ему чистую рубаху, он переоделся, турки накинули на шею петлю, а я пошла в дом и перекрестилась.

После этих слов Шипар как подкошенный бухнулся на колени и стал разгребать огонь голыми руками. Никто не спешил ему на помощь, а сам он, видимо, был настолько возбужден, что не догадался схватить хотя бы кочергу, которая лежала рядом. Повалил густой дым, и Шипар потонул в нем. Когда через минуту или две он поднялся на ноги, брюки, рукава и руки у него обгорели, а лицо покрылось слоем пепла. Шипар деловито отряхнул дымящуюся одежду и сел в машину. Шофер завел мотор, подав машину задним ходом. Только теперь Балканджийка вынула из-под фартука руки и наклонилась к печи…

Не прошло и недели, как Нанко добровольно вступил в кооператив. Помню, день был будничный, а он вышел из дому нарядный, шествуя к Совету, как Шибил[5], по середине улицы. На обратном пути я приметил его издали и вышел навстречу.

— Поздравляю! Что это ты разоделся как на свадьбу!

— К врачу обычно хотят в новом да чистом, — ответил Нанко и прошествовал дальше.

А примерно через час я увидел, что он стоит посреди двора — руки за поясом, волосы растрепаны, бледный как полотно, глаза остекленели. Из домочадцев никто не показывался, и Нанкин дом казался пустым и печальным, как после похорон.