Дневники. Записные книжки - [21]
— Потом, ваше сиятельство, мне очень совестно, что я получаю от вас деньги. — Что же тут, я в средствах, я вам даю. И вы были бы в средствах, и вы бы мне дали. Это долг помогать. Я вам желал помочь. Обязан помочь. Следовательно, тут нечем смущаться. Это дело простое. Вы стало быть, хорошо меня не понимаете. Что же вы в первый раз мне не сказали?
— Простите, ваше сиятельство, увлекся. Простите моему легкомыслию. После этого я сказал: Я уверен, ваше сиятельство, что я не потеряю ваше расположение.
— Мы не расходимся. Вы будете сюда приезжать раза два в год на месяц. Я буду давать вам за это сколько вам будет стоить на вашу поездку, рублей 5 в день что ли.
— Этого много, ваше сиятельство. Я хотел просить в Государственный архив доступ. Я здесь, ваше сиятельство, на песке морском. Я нахожусь, так сказать, в кармане вашего сиятельства. Подо мной все зыбко, не прочно.
— Я понимаю вас, Забелин. Я сам обжился в Москве и мне очень тяжело было выезжать оттуда.
Дело вот в чем. Он в ноябре мне сказал: я дам вам на подъемные 300 руб. и на ваш приезд. Очень любезно обещал, с рукопожатием. Я 25 января запросил этих подъемных. Он затруднился. Я говорю: «вы изволили назначить». Ему нечего делать. Он: я, говорит, на казенные деньги скуп. Вишь, куда метнул. Как будто ни в чем не бывало. Придите, говорит послезавтра. Я позову Линевича и спрошу, можно ли дать. Анцыферов говорит, дают. Линевич сказал, что хотя по чину Забелину и следует выдать 450 руб., но Комиссия не может этого делать. Прихожу я сегодня в среду. Вы, говорит, напрасно говорили, что я обещал вам выдать из Комиссии. Я свои обещал дать. Вы не так поняли. Я говорю, выдать можно, зависит от воли начальства. Я думаю себе, черт тебя побери, да и ты, чай хорошо понимаешь, что мне-то все равно откуда ни получить, а вот тебе-то не хотелось давать, хоть и обещал. — Так, вот возьмите триста рублей. Я взял. Он сказал, что из Москвы ему писали и пр. Я держу деньги, а потом и бухнул: «я и взял-то их содрогнувшись». Говорю и держу их и руках. А кончил все, положил ему на стол. Он: нет, это ваше, возьмите. Куда же мне. Следовательно, главная точка — сии подъемные, в которых он затруднился. Они-то и послужили яблоком раздора. Меня, брат, не обдуешь. А Соловьев был уверен, что я должен казенные получить.
28 января. Четверг. Был, откланивался у графа. Ну, что ж, когда вы едете? — Завтра. — Вы кончили? — Развязался. — Очень жаль. — Простите моей ветренности. — Нет, не ветренность, а все москвичи таковы. — Тяжело подняться? Теперь все перемены, отчего бы не переменить место, вы бы освежились здесь. Года на два, на три я желал вам сделать полезное. Я нынче говорил с Федором Ивановичем Буслаевым. Тот не верит. Линевич видел. Да, он, чай, изумлен.
28. Четверг. Обед у Галахова. Краевский, Дудышкин, Булич[207], Пыпин, Чернышевский, Кавелин, Соловьев, Буслаев, Анненков. Кавелин раз пять принимался целовать меня. Было оживленно и весело, как и прошлый обед. Смеялись над моим подвигом.
29. Пятница. Был у Соловьева и объяснил ему свой подвиг, что я приехал на болото, могу провалиться[208]. Да, быть в крепости не могу. Он согласен с моими мыслями. Заметил, что Строганов не любит, когда выражают, что на него не надеются.
В Москве почти никто сему не удивлялся, а смеялись.
11 февраля. Четверг. Отрыжка историей. Пришел Мозгов, бывший мой ученик и сказал, что он отправил письмо своего отца в Санкт-Петербург на мое имя с титулом: секретарю и археологу при Попечительстве е.и.в.г.н. Что может быть мерзостнее, точно в нужник упал и вылез весь в говне.
17 февраля. Среда. Приходил вечером Афанасьев совещеваться пойти ли в сотрудники Энциклопедического Лексикона. Я говорю, идти. Между прочим, он заметил, что Мордовцев[209] какой-то в «Русском Слове» в статье своей «Обличительная литература XVIII ст.» обокрал его, Афанасьева, т. е. его книгу «Сатирические журналы»[210]. Он жалуется, досадует и сетует, а забыл, что со мною тоже почти сделал в отношении материалов моих, еще рукописных, о колдовстве в старину[211] — напечатал и не упомянул обо мне в то время, как и моя статья об этом же печаталась. Он еще даже поторопился издать. Я тогда был очень обижен. Он, Афанасьев, рассказывал, что, пожалуй, и с его «Сказками» будет то же, т. е. кто-нибудь возьмет, да и напечатает. Я подтвердил, что это весьма может случиться и советывал скорее издавать. Я, впрочем, советывал это сделать еще года полтора тому назад. Вообще Афанасьев любопытен для меня. Когда я обиделся подобным же фактом, сделанным с его стороны, он без сомнения приписывал это моему излишнему самолюбию и не оправдывал меня как и Дмитрия Щепкина[212], который тоже жаловался. Теперь сам не может перенести точно такого же поступка, но несравненно легче, ибо заимствовал [Мордовцев] из печатного, а у меня взято из рукописи, которая еще не была публично заявлена под моим именем.
