Вступление. Общее понятие о княжем дворе в Древней Руси. Двор первых московских князей. Общий обзор древних хоромных построек в Великой Руси. Способы построек, или плотничное дело. Состав деревянного государева дворца. Каменный дворец, воздвигнутый в конце XV века. Его расположение в начале XVI века. История дворца при Иване Васильевиче Грозном и его преемниках. Дворцовые здания в Смутное время, или в Московскую Разруху. Обновление дворца и новые постройки при Михаиле Федоровиче. Новые украшения дворца при Алексее Михайловиче. Распространение и украшение дворца при Федоре Алексеевиче и в правление царевны Софьи. Расположение дворца и его состав в конце XVII ст. Запустение и постепенное разрушение дворцовых зданий в XVIII ст.»
Старый русский домашний быт и особенно быт русского великого государя со всеми своими уставами, положениями, формами, со всею порядливостью, чинностью и чтивостью наиболее полно выразился к концу XVII ст. Это была эпоха последних дней для нашей домашней и общественной старины, когда все, чем была сильна и богата эта старина, высказалось и закончилось в такие образы и формы, с которыми, по тому же пути, дальше идти было невозможно. Москва, сильнейшая из жизненных сил старой Руси, в эту замечательную и любопытную эпоху отживала свой век при полном господстве исторического начала, которое ею было выработано и водворение которого в жизни стоило стольких жертв и такой долгой и упорной борьбы. Политическое единство Русской земли, к которому неизбежно вели московские стремления и предания, являлось уже неоспоримым и несомненным делом и в умах самого народа и для всех соседей, когда-либо протягивавших руку за нашими землями. Представитель этого единства, московский великий государь, самодержец всея Руси, стал в отношении к земству на недосягаемую высоту, о которой едва ли и помышляли наши далекие предки. Ничего соответствующего этому «пресветлому царскому величеству» в древней нашей жизни мы не видим. Правда, идея царя была хорошо знакома нам еще с первых веков нашей истории, особенно когда деятельны были наши связи с Византией. Царь греческий представлялся для нас типом самодержавной, ничем не ограниченной власти, типом высокого и великого сана, к которому доступ сопровождался изумительною для простых глаз торжественностию и обстановкою несказанного блеска и великолепия. Обо всем этом достаточное понятие мы получили еще со времени варяжских походов на Царьград. Понятие это не угасало и в последующие века, распространяемое особенно духовенством, греческим и русским, по случаю частых его сношений с Царьградом. Книжные люди тех веков, обыкновенно тоже церковники, изредка приписывали этот титул и русским князьям из желания наиболее возвысить их сан и значение, по крайней мере, в собственных глазах, из желания сказать наиболее усердного и раболепного в похвалу доброму князю. Позднее, тем же титулом стали мы величать царя Ордынского, потому что как же иначе, т. е. понятнее для всех, могли мы обозначить характер ханской власти и характер его господства над нашею землею. Новое явление мы назвали соответственным ему именем, которое, как представление, давно уже существовало в умах, с которым с давнего уже времени соединялось довольно определенное и знакомое всем понятие. У себя дома, среди своих князей, мы не находили ничего соответственного этому имени. И если иногда обзывали их так, то, как мы упомянули, единственно из особой угодливости и подобострастия, которыми большею частою руководилась в своих похвальных словах наша старинная книжность.
Тип великого князя Древней Руси не был очерчен резко, определенно. Он терялся среди собственного княжеского племени, среди дружинников и вечевых городов, пользовавшихся почти равною самостоятельностью голоса, власти и действий. Черты этого типа пропадают в общем строе земли. Он не вдруг приобретает даже имя великого и просто именуется «князем» с прибавлением изредка титула «господин», что показывало только вообще властное его значение. Книжники, вспоминая апостольское писание, присвоивают ему иногда значение «божьего слуги», который «не напрасно меч носит, но в месть злодеям, в похвалу же добродеям». Именуют его «главою земли»; но это были представления отвлеченные, собственно книжные; в действительной жизни им мало внимали. С именем князя повседневные понятия времени соединяли только значение главного судьи и воеводы, хранителя правды и первого воина земли. Как скоро правда была нарушена поступками князя, он терял доверие, лишался княжества, а иногда и самой жизни. Вообще он был «стражем Русской земли» от врагов внутренних, домашних, и от врагов иноплеменных. За то земля его кормила и он сам не простирал своих видов дальше права на это кормление. Кормление вместе с тем условливало общее владение землею в княжеском племени и, следовательно, личную зависимость князя, хотя бы и великого, не только от родичей, но даже и от дружинников, потому что и те были участниками кормления и общинного владения землею, участниками в оберегании правды и в защите земли от врагов. Понятно, почему великий князь и для земства становился не более как кормленщиком, не главою земли, а главою таких же кормленщиков, вождем дружины; понятно, почему и отношения его к земству были так непосредственны и просты. В те простодушные века очень часто слышались на вечевых сходах оживленные речи и споры, в которых люди веча и князь высказывают какие-то братские, совершенно равные отношения. Не станем говорить о том, насколько в этих оживленных беседах обнаруживается сознательно выработанных определений жизни. Может быть, здесь в большей мере высказывается лишь простодушное и прямодушное наивное детство общественного развития, каким отличается вообще первое время в жизни всех исторических народов.
