Дневники. Записные книжки - [16]

с надписью К. Д. Кавелина[122]. А, так вот откуда ветер подул. Я понял, что вызвали меня по словам и отзывам Кавелина. Ждем с полчаса. Наконец, вошла баронесса и извинилась, что заставила меня ждать. Сел по ее предложению. Разговор начался вяло, сквозь зубы. — Нам об вас много говорил Константин Дмитриевич. Вы хорошо знаете Москву и ее старину? — Не смею о себе ничего говорить, а могу только сказать, что я давно уже занимаюсь русской стариною, а так как старина в Москве, то знаю и Москву. — Вы в Оружейной палате служите. — Нет, я уже не служу[123]. Разговор пошел об Оружейной палате. — Какая замечательнейшая там вещь — шапка Мономахова и объяснение ее истории. Потом перешли к устройству палаты. Она заметила, что иконы размещены не по порядку, не в системе. Отчего? Я объяснил два борющихся начала — меблировку и ученую систему. Меблировка победила, потому что представители ученой системы слабы и не могут доказать положительно, как должны быть размещены вещи. Коснулись многих предметов. Наконец, баронесса встает и говорит: «Вас великая княгиня желает видеть», — и повела меня. Это так было быстро сделано и сказано, что я не успел ни о чем подумать, как очутился у великой княгини. Вместе с входом она спросила — Вы не служите в Оружейной палате? Баронесса успела уже передать ей об этом. Затем пошел разговор о теремах. — Я была в дворце, в теремах, мне кажется, они возобновлены не совсем верно, например стекла, живопись, иконы и т. п. Я развивал, подтверждал. — Почему не обращались к ученым людям? — У нас, ваше императорское высочество, не в обычае обращаться к ученым. Каждый начальник убежден, что всякое поручение он может выполнить сам собою, без посторонней помощи. Он убежден, что все знает или все должно знать, ибо он начальник. Притом в настоящем случае, хотя и обращались к ученым, но к ученым заслуженным, имевшим уже штемпель, клеймо знатока, ученые точно также, хотя специально и не занимались этим предметом, но как ученые по обязанности, должны были что-нибудь да ответить. Ответили общими местами, из которых начальство ничего не могло извлечь полезного и еще более убедилось, что оно больше ученых знает и т. д.

Разговор был быстр и перелетал как-то легко с предмета на предмет. Я с первого же раза почувствовал такую свободу, такую свободу, что нигде, кроме друзей не чувствовал этой свободы. Совершенно забыл, что сижу с дамами, да еще высочайшими. Как есть Забелин, так и высказался им, явился со всеми своими привычками, руки, как всегда, говорили не меньше языка. Говорили о Валуеве П. С.[124], губителе древностей, начальнике Кремля и его действиях. Он был дурак, заметила еще в начале княгиня.

Говорили о древнем платье, я объяснил ей женский и царский наряд, при чем указывал даже по поводу складок и боров назади, указывал им на свою спину, объясняя эти боры.

— Цари все ходили Богу молиться, а когда ж они царствовали? Это одна из тех фраз, которые не раз затрудняли мои ответы. Я не понимал и не знал, что говорить. Приведенная фраза еще самая понятная. Великая княгиня не раз обращалась за объяснением моих слов или за передачею своих мыслей ко мне к баронессе. — Где вы служите? — В Дворцовой конторе. — Это там, где приходы и расходы, и переписка. — Точно так, но я занимаю такое место, где уже груды писанной бумаги сваливаются для хранения. Я помощник архивариуса. — Как вы стали заниматься? Объяснил. Великая княгиня встала — это был знак вставать и уходить. Я откланялся. Баронесса догнала меня в коридоре и объяснила, что великая княгиня приказала составить мне план обозрения московских древностей. — Когда прикажите? — Как вы? — Через день, через два я представлю. — Это, может быть, скоро для вас? — Нет, это меня не затруднит, у меня все наготове, стоит только распределить. Во вторник я могу вам представить.

Во вторник 13 октября в 7 часов вечера я опять явился во дворец. Но великая княгиня собралась ехать ко Всенощной в Успенский собор накануне Воздвиженья. Раден я застал совсем одетою. Она объяснила, что они сейчас едут. Взошла другая фрейлина — Штрандман[125]. Раден рекомендовала меня. Раден была так любезна, что тот час же понесла мой проект обзора московской старины к великой княгине. Я перед этим объяснил ей, что не худо бы для них исторически объяснить план Москвы. Она доложила об этом. Тот час же воротилась и сказала, что великая княгиня назначает четверг, утром в 11 часов для выслушивания моего объяснения. Между тем как Раден ходила к великой княгине, я побеседовал с Штрандман (фрейлина) о девичьем монастыре. Она заметила, что монахини ведут себя неприлично своему сану. Поговорил о причинах этого, о невежестве вообще монашествующих. Причем она заступилась за мужские монастыри. Тот час же я откланялся и отправился домой с крепкой думой о том, как я явлюсь утром в своих старых сапогах и старой амуниции.

14 в среду съездил в город, купил сапоги и перчатки.

15 в четверг явился снова во дворец в 11 часов. Прождал около часу Екатерину Михайловну[126], которая также пожелала меня слушать, объяснила мне Раден. Раден во все это время была ко мне чрезвычайно внимательна. Я дожидался в гостиной великой княгини. Позвали. Принес я свой план Москвы (Топографическое Дело 1843), развернул на столе пред великой княгиней. Она сунула пальцем на Кремль, и я начал рассказывать историю распространения и древнего устройства города.