Дневники. Записные книжки - [18]
Цензоры утверждаются Драшусов[150] и Наумов[151] — об них только запрос к Закревскому[152]. Что за глупая история с представлением меня в цензоры[153]. 19 декабря 1858 г. в субботу и понедельник Валентин разговаривая о том, что Ковалевский[154] предлагает Бахметьеву[155] в цензоры на место Крузе[156] Ундольского[157], шутя отнесся ко мне: Иван Егорович, не поедете ли в цензоры. Я говорю, да на полгода разве — больше едва ли просуществую. А цензор ему был очень нужен, ибо от Безсомынина[158] он проку не ждал. Он, любезный Валентин, схватился за эту мысль, как за якорь спасения и стал убеждать меня идти в цензоры. Его поддерживали все. Я упирался — выразившись, что в цензоры, все равно, что в министры финансов назначить меня как-то странно. Так это и осталось. 21 декабря, в понедельник ко мне является столоначальник дворцовой канцелярии Муравьев[159] и говорит, что Бахметьев просит меня к себе в 12 часов. Еду. — Я представил вас в цензоры. Ошеломил. — Я четырех кандидатов представил и вас во-первых. Если не утвердят, я вас вновь представлю на имеющуюся открывшуюся вновь вакансию. — Благодарю. — Заверните ко мне вечером, мне хочется с вами познакомиться. Это три минуты все продолжалось. Я к Валентину. — Батюшка, что вы делаете. — Как что, вы ведь согласились? Да, отказываться нельзя, разве так делают. Валентин объяснил, что Катков представил двух кандидатов, Драшусова и Наумова и так в представлении написали всех вас четверых и меня первым с великолепною аттестациею. Пошло представление, по городу разнесся слух. От Крузе было потом известие, что утвердили Драшусова на место Крузе, Наумова вновь, а меня будто на шестую еще новую вакансию. А Калачов нынче уверяет, что представление в Петербурге было только о двух теперь утверждаемых. Это верно, но без сомнения, переделал Катков К°. 5 февраля в четверг Катков присылает ко мне письмо — что, если я хочу в цензора, то нужно хлопотать и, главное, ехать в Санкт-Петербург немедля, что он дорогу мне очистит, употребит все силы. Отправился за решительным советом к Кетчеру, который решил: «Ехать непременно. Только, брат, готовься на всякие неприятности и ругательства, но делать дело можно. Неприятности со стороны всех противников цензурных тисков. Да, на это смотреть нечего. Крузе, конечно, делал хорошо, но неосмотрительно и опрометчиво. Тебе следует действовать умеренно и осторожно и будет ладно». Вот сущность нашего разговора.
От Кетчера я полетел к Каткову. Решено завтра ехать. Катков убеждал меня, что я именно тот отличный элемент, которого теперь не достает в Цензурном Комитете, что там все люди образованные и хорошие, но не достает в них энергии, характера, которые будто бы я способен туда внести и дать единство целому Комитету. Так, так-так, поехал в контору взять отпуск на 8 дней. Я беру отпуск, а чиновник особых поручений Агеев сует мне мой рапорт о числе сделанных в архиве описей за январь. Трубецкой[160], ишь, наложил резолюцию, благодарит меня за деятельность, да и велел иметь меня в виду при представлении к награде. — Вы имеете Анну? — спросил Агеев. — Нет. — «Так Трубецкой велел вас иметь в виду, ибо и по стату вам следует». Эту любезность я принял за желание поощрить меня остаться на службе, ибо я распустил слух, что хочу выходить.
В пятницу 6 февраля я отправился к Кетчеру и оттуда к Коршу, желая выслушать советы. Между тем, утром я получил несколько рекомендательных писем к Строганову, Делянову[161] и к тому же Извольскому[162], Бахметьев дал к кн. Оболенскому[163] с советом передать как-то княжне, а не самому князю, который будто бы забывчив и т. п. Все это подействовало на меня отвратительно, и я готов был отложить поездку. Никогда и ничего я не искал во всю жизнь, невыносимо тяжело и тошно было место искать, да еще места, к которому чувствовал страшную антипатию. Поехал за советом. Корши гонят. Я обедал у них и сидел как к смерти приговоренный. Так мне было грустно, больно. Точно сделал какое уголовное преступление. Вечером был бенефис Михаила Семеновича[164]. Отправился туда, чтоб повидаться и поспросить советов. Все единогласно гонят меня.
7 февраля, в субботу взял мешок и поехал. Приехал в воскресенье, остановился у Казанской за 80 копеек в день. Прямо к Строганову. Не застал, в час будет. Поскакал к Кавелину. Кетчер гнал меня прежде всех к Кавелину, но мне хотелось начать со Строганова, как от главной точки. Случилось не по-моему. Кавелин прямо против моего цензорства, говорил, я бы ни за что не желал вас видеть в этой пакостной, тошной, трудной должности. Отлегло у меня на сердце. Я решил уже кончить, бывши почти уверен, что Строганов тоже против этого. Поехал к Строганову. Он спешил в университет на акт. Следовательно, пришел я не очень кстати. Но он принял любезно и сам начал о цензорстве. Я, говорит, не постигаю, как вы — цензор. На эти места есть другого сорта люди, которые ищут место. У вас есть занятие, которое вы должны бросить и т. д. Одним словом, я не могу понять, чтобы вы были цензором. Теперь мне некогда, приходите завтра, мы будем говорить о другом. Обедал у Кавелина. В тот же день успел быть у Анненкова
