Дневники Кэрри - [28]

Моя мама, похоже, была рада такому вопросу:

— Она замужем уже в третий раз. — Тогда мне показалось, что нет ничего лучшего, чем три раза выйти замуж. В то время я не знала никого, кто хоть раз бы разводился. — Но она никогда не брала фамилии мужей. Мэри Гордон Ховард — великая феминистка. Она уверена, что женщины имеют право на самоопределение и не должны позволять мужчинам порабощать их личность.

И мне показалось, что нет ничего лучше, чем быть феминисткой.

До того как вышел «Консенсус», я никогда не думала, что книги могут обладать такой властью. Я прочитала тонны иллюстрированных книг, все произведения Роальда Даля и «Хроники Нарнии» Клайва Льюса. Но тем летом я все чаше думала о такой книге, которая может изменить людей, и мне хотелось стать ее автором и, возможно, феминисткой.

В тот год на Рождество, когда мы сидели за праздничным столом и ели рождественское полено[9], мама сделала объявление: она решила вновь пойти учиться и получить диплом архитектора. Она пообещала, что в нашей жизни ничего не изменится, кроме того, что папе иногда придется кормить нас ужином.

Несколько лет спустя моя мама получила работу в архитектурном бюро «Бикон и Бикон». После школы я любила заходить к ней в офис, который располагался в старинном доме в центре города. Все комнаты были устланы коврами, а в воздухе стоял запах бумаги и чернил. Там был забавный наклоненный стол, за которым работала мама: она рисовала сложные и в то же время очень элегантные чертежи, делая твердой рукой четкие штрихи и линии. На нее работали два человека — оба молодые мужчины, которые, похоже, боготворили ее. Мне же она казалась настоящей феминисткой, потому что я не считала, что колготы, высокие каблуки, красивая заколка в волосах противоречат тому понятию, ведь главное — это то как ты себя ведешь и как строишь свою жизнь. А моя мама была самостоятельной, уверенной в себе женщиной.

Когда мне было тринадцать, я прочитала в частной газете, что Мэри Гордон Ховард будет встречаться с читателями и подписывать книги в нашей городской библиотеке. В это время из-за болезни мама чувствовала себя уже слишком плохо, чтобы выходить из дома, поэтому я решила сделать ей сюрприз: сходить в библиотеку подписать книгу. Я надела желтое платье с рисунком в индийском стиле, заплела косы, завязала их желтыми лентами и дополнила образ сандалиями на платформе. Прежде чем уйти, я зашла к матери.

Она лежала на кровати, шторы в комнате были закрыты. Как всегда, старые дедовские часы размеренно отсчитывали минуты: тик-тик-так. И я представила, как маленькие зубчики механизма с каждым тик-таком откупают кусочки времени, отведенного маме, неумолимо сокращая его.

— Куда ты собралась? — спросила мама. Ее голос, прежде ласкающий слух, превратился в писклявый скрежет.

— В библиотеку. — Я так и сияла от того, как мне хотелось раскрыть ей секрет.

— Это хорошо, — сказала она. — Ты выглядишь мило. — Она глубоко вздохнула и продолжила: — Мне нравятся твои ленты. Где ты их взяла?

— В твоей старой коробке для шитья.

Она кивнула:

— Мой отец привез их из Бельгии.

Я потрогала ленты, усомнившись, можно ли было мне их брать.

— Нет-нет, — угадав ход моих мыслей, сказала мама. — Носи их. Они же для этого и предназначены, так ведь? И потом, — повторила она, — ты выглядишь очень мило.

У мамы опять начался приступ кашля. Впервые он появился за год до того, как выяснилось, что она больна. Я боялась этого звука — пронзительного и слабого одновременно, он напоминал мне стон задыхающегося беспомощного животного. Услышав, что маме плохо, в комнату вошла сиделка. Она сняла зубами колпачок со шприца и зажала мамину руку двумя пальцами.

— Все хорошо, дорогая, все хорошо, — успокаивающе сказала она, осторожно вводя иглу. — Сейчас ты уснешь, а когда проснешься, будешь чувствовать себя лучше.

Мама посмотрела на меня и подмигнула.

— Сомневаюсь я в этом, — сказала она, начиная проваливаться в сон.

Я села на велосипед и поехала по Мейн-стрит к библиотеке. И пока я жала на педали, в моей голове начала формироваться идея, что Мэри Гордон Ховард здесь, чтобы спасти меня. Она признает меня: увидит и инстинктивно почувствует, что я тоже писатель и феминистка и однажды напишу книгу, которая изменит мир. И я начала еще яростнее крутить педали, понимая, что опаздываю на свое драматическое преображение.

Добравшись до библиотеки, я бросила велосипед в кусты и побежала наверх в главный читальный зал. Двенадцать рядов женщин сидели на складных стульях. Великая Мэри Гордон Ховард стояла перед ними за трибуной. Она выглядела, как женщина, готовая к борьбе, в классическом костюме стального цвета с огромными накладными плечами. Я ощутила скрытую враждебность в воздухе и прошмыгнула за стеллаж.

— Да? — Мэри Гордон Ховард рявкнула женщине в первом ряду, которая подняла руку. Это была наша соседка, миссис Агноста.

— Все, что вы говорите, очень хорошо, — аккуратно начала Агноста. — Но что, если вы не счастливы в жизни? Я имею в виду, я не уверена, что жизнь моей дочери должна отличаться от моей. На самом деле, я хочу, чтобы моя дочь была такой же, как я.