Дневник забайкальского казачьего офицера. Русско-японская война 1904–1905 гг. - [88]

1 октября. Нас разбудили вестовые и передали, что наш полк ушел в Бейлинпуцзы поздно вечером, и что об этом они узнали только теперь от казаков, следовавших в обоз. Сибирцы отошли на север — в деревне мы были одни.

Мы живо собрались и направились к Тайцзыхэ, чтобы пройти береговой дорогой в Бейлинпуцзы, но путь в этом направлении был уже отрезан неприятелем. На сопках с той стороны реки жарили неприятельские пулеметы, чертовы перечницы, как их звали казаки, по

заставе 8-го Сибирского казачьего полка, которая отходила, отстреливаясь; мы пошли следом за нею.

Верстах в восьми к северу у деревни Хоусяцзяхецзы отряд генерала Самсонова был расположен на позиции за небольшим перевалом, который приводился в оборонительное состояние. Здесь мы узнали, что генерал Ренненкампф только что выехал отсюда на присоединение к отряду генерала Любавина. Приказав вьюкам следовать за нами возможно скорее, мы двинулись рысью и нагнали генерала, поднимавшегося на перевал со своим небольшим штабом и конвоем. Генерал принял нас любезно, расспрашивая о наших действиях в тылу Бэнсиху.

Дорога, или, скорее, тропа, по которой нас вел проводник-китаец, была мне совершенно незнакома. Когда я искал сообщения между Хуалином и расположением дагестанцев у Сыдаохецзы для поддержания связи, все местные жители уверяли меня, что, кроме дороги на Санцзяцзы — Бейлинпуцзы, другой нет, а между тем тропа, по которой мы шли теперь, укорачивала значительно путь и обходила берег Тайцзыхэ, обстреливаемый неприятелем.

Мы пришли в Гаолинцзы около часу дня. Генерал не рассчитывал иметь свой обоз раньше вечера и собирался до тех пор голодать. Так как наши вьюки подошли одновременно с нами, Заботкин и я пригласили обедать генерала и его штаб к двум часам. Пепино приготовил суп из курицы с манной крупой, цыплята, жаренные на вертеле, и компот из ананасов, у Заботкина нашлось немного мадеры, две бутылки красного вина и коньяк.

2 октября. Бейлинпуцзы заняты неприятелем. Генерал Любавин остался с Аргунским полком на перевале от Гаолинцзы к Бейлинпуцзам, а наш полк в составе трех сотен получил приказание отойти к Цинхечену.

Мое здоровье совершенно расстроилось — лихорадка меня не покидала, я сильно кашлял; зная, что в Цинхечене фанзы разорены и придется, вероятно, жить в гаоляновых шалашах, я просил командующего полком меня уволить на несколько дней, до выздоровления, в штаб дивизии, где я мог найти лучшее помещение и врачебную помощь, которая в полках прихрамывала. Было сыро, холодно, скверно, также скверно и на душе от понесенного поражения, тем более что вести с правого франга еще менее утешительные: говорили, что японцы у нас отобрали сорок восемь орудий и что потери громадны.

У Танхоулинского перевала я расстался с полком. Заботкин ехал тоже в штаб дивизии за подарками, присланными императрицей нашему отряду. Мы проехали через разоренную деревню Санлунью и остановились в довольно опрятной фанзе в Обаньюпуза, где уже расположился генерал Ренненкампф со своим штабом. Нас предупредили, что эта фанза отведена для какого-то генерала, которого ожидали вечером, но за неимением другой мы засели в ней крепко и уступили бы только силе (или воле начальства, что одно и то же — «тун-тун игаян», как говорят китайцы).

3 октября. Генерал и комиссия принимали и распределяли по полкам ремонтных лошадей, приведенных из Харбина войсковым старшиной бароном Будбергом. Большое оживление произвел прибывший тоже из Харбина маркитант Нерчинского полка: он привез сахару, сухарей, свечей, много консервов и разных вин, наливок и водок. Вечером в штабе дивизии было выпито несколько бутылок мума[102]; Заботкин был у них в гостях и вернулся поздно, казалось, в веселом расположении духа.

4 октября. Заботкин тоже заболел, у него сильная нервная лихорадка; доктор говорил, что ему надо уехать, и выдал ему медицинское свидетельство. С тех пор, что я находился в лучших условиях жизни, мне стало лучше, припадки лихорадки стали слабее, и я надеялся скоро оправиться и принять участие в ожидавшихся новых делах.

От генерала Куропаткина был получен приказ: внушить войскам, что нам нужно продолжать борьбу, чтобы облегчить участь гарнизона Порт-Артура.

Во время последних боев наши потери были: до 7000 офицеров и 25 тысяч нижних чинов[103]. В ночь с 3 на 4 октября занята сопка у Лютзантуна и отнято у японцев четырнадцать орудий. Говорили, что японский батальон, не атакованный нами, бросил ружья, амуницию и удалился, — это похоже на басню.

До 10 октября небо было все время ясное, по ночам очень холодно, солнце грело только около полудня.

Заботкин отказался ехать в отпуск, но у него нервы сильно расшатаны.

10 октября. Начальник дивизии уехал в Гаолинцзы, где находилась правая колонна его отряда под начальством генерала Любавина. Заботкин и я провожали генерала до Санлунью, он свернул на Танхоулинский перевал, а мы проехали прямо на Далин.

У Далина мы остановились на несколько минут у гостеприимного полковника Данильчука, у которого выпили по рюмке водки и закусили салом. Бедный полковник тоже нездоров, да и не мудрено, — проживши несколько дней холодной и сырой погоды в шалашах и землянках.