Дневник забайкальского казачьего офицера. Русско-японская война 1904–1905 гг. - [89]

В Далинском перевале до деревни Сандиязы, где стояли главные силы нашего отряда, мы не встретили ни одного солдата, ни казака; к счастью, мы также не встретили хунхузов, которыми горы здесь кишат; редкий день они не нападали на одиночных людей и на небольшие патрули. В деревне Цинхечен, через которую мы проходили в четыре часа пополудни, они два раза нападали на наши сотни ночью.

На ханшиновом заводе нас соблазняли роскошные фанзы, но мы знали, что это было гнездо хунхузов, и было бы небезопасно останавливаться там, не имея конвоя, а винтовки были только у двух вестовых Заботкина. Хозяева смотрели неприветливо и внушали мало доверия. Впрочем, нам ехать было недалеко — до Сандиязы всего две версты.

Высланный вперед квартирьером мой вестовой Андрей вернулся и проводил нас к маленькой убогой фанзе под горой, где было довольно уютно, потому что бумага на окнах была цела, но что мы оценили — это обилие чумизной соломы, гаоляна и кур; как это не добрались до них солдаты! Мы встретили солдат, обвешанных баклагами, идущих по направлению к ханшинному заводу, вероятно, за ханшином.

11 октября. Наш полк занимал передовую позицию у деревни Фудиалузы, в трех верстах на юго-запад. По дороге мы заехали к командиру Бугульминского пехотного полка полковнику Зарако-Зараковскому; он же был начальником Цинхеченского отряда. Мы ему жаловались на поведение солдат, разорявших фанзы, и говорили о посещении ханшинного завода нижними чинами.

Командующий полком принял нас довольно приветливо и сказал, не без иронии: «Вот неожиданно».

Выбирая себе фанзу, я заехал во двор, где стоял опрятно одетый рослый китаец; на вопрос, имелась ли фанза для «капитана», он пожал плечами и с улыбкой показал на лучшую из трех, находящихся во дворе. Я зашел в нее и увидел трех казаков 6-й сотни, занимавшихся разгромом имущества, — шкапы и ящики были взломаны и все вещи разбросаны по полу. Я приказал казакам все уложить обратно на место и вычистить фанзу; потом я их отослал к своему сотенному командиру при записке, требуя примерного наказания. Равнодушие манзы-хозяина было замечательное: он относился с молчаливым и высокомерным презрением к разгрому казаков, но не выказал удовлетворения, когда я восстановил порядок. Китайцы бывают обыкновенно довольны, когда в их фанзах помещаются офицеры, потому что на это время, по крайней мере, они обеспечены от погромов и им платят за квартиру, а также за поставленный фураж и хозяйственные продукты.

Получено известие, что командир 8-го казачего Сибирского полка, полковник Панков, был убит пулею, когда он объезжал свои заставы на берегу Тайцзыхэ. Очень мне было жаль симпатичного и прекрасного во всех отношениях командира полка, с которым я только что познакомился.

Деревня Фудиалузы была занята хунхузами, когда подходили наши сотни и одна рота Бугульминского полка. Я подозревал, что мой хозяин и его четверо рабочих тоже хунхузы — все молодец к молодцу; они весело болтали с Пепино и моими казаками и как будто над ними подсмеивались, но Пепино пользовался несомненным успехом у «мадам» — он им пел итальянские романсы и угощал сладостями.

13 и 14 октября слышались орудийные выстрелы в западном направлении. 15 октября приехал в Фудиалузы генерал Ренненкампф. Спешно готовились наградные списки — было приказано представить всех офицеров, участвовавших в делах под Бэнсиху в отряде генерала Любавина, кроме меня, потому что в Турецкую кампанию я получил все награды, включая Владимира 4-й степени, Анны 2-й степени и золотое оружие; очередная награда была бы для меня Владимир 3-й степени с мечами, но в штабе дивизии сказали, что этот орден в чине подполковника получить нельзя. Я знал, что в военное время подполковники получали Владимира 3-й степени, но не мне было об этом напоминать начальству, да я не для наград определился вновь на службу, а только на время войны, чтобы тотчас выйти в отставку, когда будет заключен мир.

16 октября был парад по случаю раздачи Знаков отличия Военного ордена, а вечером — ужин в штабе полка в честь генерала Ренненкампфа. Командующего полком Заботкина и меня не пригласили — может быть, потому, что мы оба были больны. Доктор Терешкович давал нам в большом количестве хинин и салициловую кислоту.

17 октября. Заботкин, давно уже подавший рапорт о болезни, уехал в Харбин.

Японские сторожевые посты находились в постоянном соприкосновении с нашими. Сегодня стреляли по нашему разъезду в трех верстах от Фудиалузы. Около одиннадцати часов вечера началась перестрелка на противоположной сопке, где стоял пост от роты Бугульминского полка, но она скоро прекратилась.

18 октября. Про ночную перестрелку бугульминцы говорили, что к часовому подкрались пять японцев и ранили его штыком, но он успел дать выстрел; подоспевшая застава открыла огонь, и японцы скрылись после нескольких ответных выстрелов.

Весь день слышались выстрелы то тут, то там.

Хорунжий Иванов с разъездом был окружен японцами в пяти верстах от расположения сотен и спасся только тем, что бросил лошадей и полез на крутую сопку, по которой ему удалось пробраться до своих, не потеряв ни одного человека. Лошади тоже поскакали домой, но по ним после оклика стали стрелять казаки на постах, так как уже темнело, и они не приметили, что лошади были без седоков; две офицерские и одна казачья лошадь проскочили, а четыре вернулись назад, и более их не видали.