Дневник забайкальского казачьего офицера. Русско-японская война 1904–1905 гг. - [52]

Критика, несомненно, необходима, но она должна быть справедливой и выражаться спокойно, когда все обстоятельства дела известны и можно себе отдать ясный отчет о происшедших событиях. У многих офицеров Генерального штаба существует замашка относиться недоверчиво к показаниям строевых офицеров и решать, без особого основания, что они действовали недостаточно смело или добросовестно.

В настоящем деле, если было основание кого-нибудь винить, то скорее самого начальника штаба, слыхавшего ожесточенную пальбу в пяти верстах впереди и не посылавшего подкрепления. Весьма возможно, что высланная своевременно поддержка, обращенная на левый фланг, могла бы изменить ход боя, и мы удержали бы позицию, нанеся большой урон противнику. Казаки и офицеры нашей 3-й сотни и Аргунского полка прислушивались к тому, что у нас происходило, и волновались, почему их не посылают к нам на выручку; они говорили, что им было жутко слышать беспрерывный гром выстрелов, слившийся в один сплошной гул и длившийся более четырех с половиною часов. А в это время штаб ничего не предпринимал, ожидая наших донесений.

Генерал Любавин и полковник Российский остановились под деревом у деревушки, где мы с ними встретились и наблюдали за неприятелем, продолжавшим наступление по сопкам с левой стороны долины: он уже миновал Сяосырь и направлялся ко второму броду на Тайцзыхэ, против деревни Санцзядай, где стоял штаб нашего полка. Чтобы задержать неприятеля, была послана наметом 5-я Нерчинская сотня, а за нею следом — 2-й Аргунский полк и прибывшая вчера пешая сотня под командою подъесаула Суботина.

Японцы, наступавшие нестройной колонной силою до одного батальона, были остановлены несколькими залпами наших сотен с расстояния двух тысяч шагов и беспорядочно отошли к Сяосырю. Такая нерешительность с их стороны может быть объяснима тем, что местность, по которой им предстояло наступать, была совершенно открытая, тогда как казаки занимали лесок. При фронтальной атаке они понесли бы громадные потери, а излюбленный ими обход мог быть произведен только за укрытием.

Огонь стих. Мы переправились обратно за Тайцзыхэ и отошли до деревни в двух с половиною верстах от реки, где остановились на ночлег. В этот день неприятель нас более не тревожил.

7 июля. Мы продолжали отступать. На первом перевале, где стоял пост летучей почты, был виден японский разъезд. Наш полк остановился недалеко от деревни Гаолинцзы. Не успели мы пообедать, как было получено приказание немедленно выступать и отходить назад.

На скрещении дорог у деревни Гаолинцзы мы застали на конях генерала Любавина с отрядом и вьючным обозом. Мы шли на Бэнсиху. 6-я Нерчинская сотня выступила раньше для исследования пути и разведки неприятеля, который, говорят, переправился мелкими частями на правый берег Тайцзыхэ.

В голове нашей колонны шла в авангарде 1-я сотня, потом 4-я, вьючный обоз и за ним 2-я сотня. Командующий полком и я поехали впереди 2-й сотни, вместе с князем Меликовым и бароном Корфом. 5-я сотня была оставлена в Гаолинцзы для наблюдения за неприятелем, и если бы он ее потеснил, то она должна была отступать по дороге на Мукден.

Начинало смеркаться, когда после второго перевала, мы подошли к Тайцзыхэ, против деревни Мицзы. Здесь нам было объявлено, что неприятель близок, на том берегу. Так как предстояло фланговое движение вдоль реки, то мы должны были принять все меры предосторожности, чтобы не быть замеченными: запрещено говорить, курить, серые лошади были переведены на правую сторону колонны, чтобы их заслоняли лошади темных мастей. Пройдя по долине, как тени, версты три, мы свернули вправо в узкое ущелье и по одному стали подниматься горной тропой над шумящим ручьем.

Авангард шел осторожно, беспрестанно останавливаясь, и приходил снова в движение, когда высланные вперед дозоры доносили, что путь свободен и неприятель не был замечен. Эти предосторожности были вызваны донесением князя Джандиери, что перевал занят японцами.

Поднимались мы таким образом очень долго; было одиннадцать часов вечера, когда мы добрались до вершины перевала. Спуск вниз был крутой, местами лошади прямо сползали. Ночь была такая темная, что я решительно ничего не видел. Казалось, что мы спускались в темную бездну, которой не было конца. Круп серой лошади ехавшего впереди меня штаб-трубача Дементьева служил мне путеводной звездой, и когда она скрывалась, я гнал вниз свою лошадь, несмотря на крутизну, чтобы не отстать и не потерять ее.

Наконец мы вышли на ровное место; мне казалось, что здесь стало еще темнее. Я понял, что мы вошли в деревню, потому что по сторонам были темные облики, вероятно, огорожи и стены построек. Вдруг мимо меня проскочило обратно несколько всадников, за ними другие уже теснились и прижали меня к стене; ни одного голоса не раздавалось, был слышен только топот лошадей и шум от толчков и трения двигавшейся в теснине человеческой массы. Дементьев схватил повод моей лошади, повернул ее тоже назад и шепнул мне на ухо: «Японцы». Все это было так неожиданно, что я в первую минуту не мог понять, что происходило вокруг меня: были ли японцы те всадники, которые меня теснили, или казаки, бежавшие от них. Я спросил Дементьева: «Где же японцы?», но он не успел мне ответить, как послышался голос командующего полком: «Какая идет сотня?» Казаки немного успокоились и стали спрашивать, что случилось. Оказалось, что казаки 4-й сотни, ехавшие с летучей почты, крикнули почему-то: «Назад!», обозные вообразили, что на нас напали японцы, и пошла суматоха.