Дневник забайкальского казачьего офицера. Русско-японская война 1904–1905 гг. - [119]

Здесь, как и в санитарных поездах, замечалось невнимание офицеров, легко больных или раненых, к товарищам, прикованным к постели, к тяжко больным, к страдавшим от ран, нервно расстроенным, нуждавшимся в безусловном покое: как в поезде, где тесный вагон с недостаточной вентиляцие, был полон табачного дыма, где шум и говор стояли за полночь, так и тут господа, спавшие целый день, ночью не тушили лампы, занимаясь чтением или писанием, игравшие в карты или другие игры, усаживались на кровать больного, не заботясь о том, что это могло его беспокоить.

Встречался также тип, к сожалению нередкий — это так называемые врачами и сестрами, «симулянты», притворявшиеся больными, чтобы лежать в госпитале вместо того, чтобы ехать на позицию. Им иногда удается даже быть эвакуированными в Россию. Подобный тип был и в нашем бараке; он по вечерам ездил в цирк, возвращался поздно и утром валялся еще в постели, когда приходил доктор и находил, что ему следовало давать слабую порцию, потому что язык был очень затянут.

Выслушав у меня грудь и сердце, доктор спросил, подал ли я прошение об эвакуации, и на мой отрицательный ответ сказал, что я должен подать его немедленно, так как дальнейшее пребывание в Маньчжурии грозило мне серьезной опасностью. На этот раз я доктору поверил — во-первых, потому, что состояние моего здоровья не только не улучшалось, а, напротив, становилось хуже, во-вторых, доктор относился так строго добросовестно к своим пациентам, что внушал полное доверие. Прошение я подал и получил извещение, что комиссия будет осматривать меня 12 февраля.

В Харбине распространились самые алармистские слухи: говорили, что этим занимался специально один доктор.

Разнесся слух, что японцы идут через Монголию на Цицикар. Что неприятельский отряд в десять тысяч недалеко от Гунчжулина, что Харбин окружен сильными шайками хунхузов под предводительством японских офицеров и что со дня на день можно было ожидать нападения. Как бы в подтверждение настоящего слуха в ночь с 5 на 6 февраля раздались частые выстрелы — это китайцы праздновали свой Новый год. Один монах рассказывал, что он сам слышал за городом орудийные выстрелы. Все это оказалось, однако, фальшивой тревогой.

12 февраля. Комиссия собралась в нашем бараке в одиннадцать часов утра. Три врача один за другим слушали, ощупывали, допрашивали подвергавшихся осмотру. Решение комиссии держится в большой тайне — кому она нужна?

Жизнь в Дворянском отряде мне так опостылела, что я переехал с разрешения доктора в гостиницу «Франция»; здесь я мог продолжать лечение, пользуясь совершенным покоем.

17 февраля. Вернулся из Мукдена санитарный поезд императрицы Александры Федоровны.

19 февраля. Получил эвакуационное свидетельство. Носятся тревожные слухи об обходе правого фланга нашей армии неприятелем[127].

21 февраля. Пронесся слух, что японцы отрезали путь отступления нашей армии позади Мукдена. Другие говорили, будто мы взяли в плен двадцать тысяч японцев. Это было бы, конечно, возможно, если бы неприятель зарвался, зайдя глубоко в тыл. По-видимому, движение неприятеля против нашего левого фланга остановлено.

Я очень жалел, что болезнь не позволяла мне принять участие в делах, тем более, что имелось в виду назначить меня командиром 2-го Верхнеудинского полка; генерал Ренненкампф, запрошенный об этом полевым штабом, ответил согласием.

Я получил телеграмму, что в Георгиевской общине в Мукдене мне будет предоставлена отдельная комната, которую занимал выздоровевший ныне князь Орбелиани. Поэтому я решил воспользоваться отходом в Мукден санитарного поезда моей жены, чтобы переехать туда, поближе к отряду.

22 февраля. В 10 часов утра санитарный поезд императрицы Александры Федоровны отошел в Мукден.

В Харбине слухи о наших делах на передовых позициях были благоприятны.

23 февраля. Со встречным поездом нам сообщили, что ожидался целый поезд пленных японцев. На обгонявшем нас поезде с матрацами и одеялами передавали, что это отвозилось для пленных. Не было сомнения, что мы действительно одержали в этот раз победу. Сердце замирало от радости — наконец-то мы сломили упорство врага, и теперь ничто нас не могло задержать. Но вот новый поезд пришел с юга, на нем было сорок человек пленных, но вести сообщались дурные: все осадные орудия были перевезены в Гунчжулин. Санитарные поезда, шедшие из Суятуня на север, были обстреляны неприятелем на станции «Угольной» Фушунской ветки, — снаряды рвались в десяти саженях от вагонов.

В Гунчжулин мы пришли в два часа ночи.

24 февраля. Коменданты станций не знали, что происходило впереди, а со встречных поездов передавались самые разноречивые толки: так, после известий о близости неприятеля к Мукдену сегодня сообщалось, что неприятель оттеснен с громадным уроном и что Линевич[128] идет на Ляоян. Однако этому трудно верить, так как мы встретили целые ряды платформ, заваленных подбитыми орудиями, отправляемых на север.

По мере движения на юг делалось теплее — утром в тени было +2°.

Я ехал в санитарном поезде в качестве гостя, и поэтому комендант поезда полковник Пешков пригласил мою жену и меня обедать у него в купе до прихода в Мукден. В восемь часов вечера, во время обеда, наш поезд пролетел мимо большой станции, не уменьшая ходу; заскрипели тормоза и тотчас же сильный толчок заставил дрогнуть весь вагон, и мы остановились. Все, что было на столе и на полках, попадало, мы сами не были ушиблены. Все выбежали узнать, что случилось, не было ли человеческих жертв и повреждений.