Дневник забайкальского казачьего офицера. Русско-японская война 1904–1905 гг. - [117]

, наступавший с правого фланга на Сандепу, потерпел поражение, причем потерял свыше четырнадцати тысяч человек. Какое ужасное разочарование, — я так верил в успех наших войск теперь, когда мы дрались на равнине, когда опыты ляоянских и шахинских боев должны были служить нам полезными уроками, когда было у нас сосредоточено так много войск и артиллерии! На первый взгляд казалось, что в этом поражении был виноват Куропаткин, не поддержавший Гриппенберга. Потом, когда я ознакомился с подробностями боя от участников его, мое мнение переменилось.

От комендантов станции я узнал, что поезд императрицы Александры Федоровны давно ушел в Харбин и его скоро можно ожидать обратно в Мукден.

Я решил дождаться этого поезда и с ним отправиться в Харбин, где в госпиталях было довольно свободно, тогда как здесь все набиты битком.

Я остановился в фанзе племянника погибшего на «Петропавловске» художника Верещагина[126], Козьмы Николаевича Верещагина; его брат служил вольноопределяющимся в нашем полку, и поэтому офицерам полка было любезно предоставлено останавливаться в его фанзе на время поездок в Мукден. Среди двора, в сарае им было разрешено сложить свои лишние вещи, чтобы не слишком обременять обозный вьюк на время экспедиции; тут же находились под охраной караула Верхнеудинского полка винтовки эвакуированных больных и раненых казаков.

Козьма Николаевич работал одновременно со мною в художественной академии Жюлиана в Париже. Сейчас он был в отсутствии. Моими сожителями были его брат Петр Николаевич, хорунжий Турбин и бывший преподаватель восточных языков в Пекине Бородавкин, пробывший там во время осады в 1900 г. и получивший за храбрость Св. Владимира IV степени. Пепино и вестовые поместились в соседней комнате с казаками.

20 января. Я зашел навестить раненого генерала Мищенко, занимавшего отдельный барак. В первой комнате садилась за стол большая компания, генерал лежал в спальной. Он выглядел бодрым, несмотря на серьезное ранение.

Отъезд генерала Гриппенберга подтверждался. Кроме его штаба и некоторых старших начальников, преимущественно с немецкими фамилиями, никто в армии не оправдывал его действий.

21 января. Ясно и морозно. Сведений о поезде императрицы Александры Федоровны на станции не имелось.

Мои сожители Верещагин и Бородавкин читали и писали целые ночи, засыпая только под утро. Я никогда не видал за границей, чтобы молодые рослые здоровые мужчины вели такую жизнь, — все ложатся спать рано и рано встают, так как утром у всякого есть работа. Не спят только одни неврастеники, но неврастения — болезнь, от которой следует лечиться. Санитарный поезд императрицы Александры Федоровны прибыл в ночь с 23 на 24 января.

24 января. Я собрал часть своих вещей и с Пепино перебрался на поезд. Вестовые с лошадьми, мулами и оставшимися вещами должны были ожидать моего возвращения у К. Н. Верещагина.

В вагон моей жены было принято пятнадцать офицеров. Мы отошли в половине шестого. Я обедал с женою у Пешкова; было подано шампанское, чтобы спрыснуть мои полковничьи погоны, так как была получена из Петербурга телеграмма о моем производстве. Жена тоже награждена, она получила медаль «За усердие».

25 января. Началась однообразная госпитальная жизнь: утро проходило в ожидании очереди для умывания в уборной; слишком продолжительные заботы о туалете вызывали неудовольствие среди вереницы ожидавших с полотенцами в руках. Утром подавали чай, хлеб с маслом и колбасой; потом сестра обходила всех и ставила термометры; в одиннадцать часов подавался какао; обед должен быть подан в час, но он почти всегда опаздывал за неимением дров или воды на кухне. На больших станциях, где были склады дров и китайцы-рабочие могли подносить воду в ведрах, станционное начальство спешило отправить поезд далее возможно скорее, а на разъездах, где не было ни дров, ни рабочих, нас держали по нескольку часов. Это проделывалось вполне сознательно.

Днем в вагоне наступала тишина. Ужинали около семи, и потом начинались разговоры, длившиеся до поздней ночи, что беспокоило серьезно больных. Некоторые играли в карты, иногда затеивались споры, не переходящие, однако, границы приличия.

26 января. В нашем вагоне были участники боя под Сандепу. Они передавали хорошо знакомые нам причины неудачи: незнакомство штабов с местностью, незнание расположения не только неприятельских, но даже и наших войск, отсутствие связи между частями, напрасная трата снарядов вследствие обстреливания артиллерией наугад пунктов, не занятых неприятелем, как было в одной деревне, принятой по ошибке за Сандепу, которую осыпали снарядами целый день, когда там не было никого. Жаловались на небрежную разведочную службу, следствием чего было расстреливание атакующих частей из деревень с флангов и тыла. Это имело место также во время атаки деревни впереди сильно укрепленного люнета Сандепу. Правая сторона этой деревни была занята полком 14-й дивизии, и только вечером того же дня удалось выбить японцев из левой части деревни вторым полком бригады.

По словам тех же очевидцев, никто из начальствующих лиц сюда не прибыл, не было получено ни подкреплений, ни распоряжений, поэтому командиры полков решили отступить в ту же ночь, чтобы не нести слишком больших потерь от огня неприятеля, занимавшего деревни на флангах позади. Держаться же здесь было невозможно, так как деревня обстреливалась из впереди лежавшего люнета Сандепу.