Дневник забайкальского казачьего офицера. Русско-японская война 1904–1905 гг. - [115]

В ожидании ответа на посланное полковником Соколовым донесение мы разглядывали бой, происходивший в версте от нас: казаки строили лаву, атаковали деревни, шла непрерывная перестрелка с обеих сторон. Были видны огненные языки стрелявшей батареи и разрывы снарядов. Это было в высшей степени занимательно и интересно, но довольно странно, что можно было любоваться этим зрелищем из расположения обоза второго разряда.

Было получено приказание идти далее на юг. Полковник Соколов со своим полком ушел вперед, не предупредив меня; от этого обозы и транспорты отстали, подтянулись к полку только конные вьюки.

Мы прошли мимо горевшей деревни, из которой был выбит неприятель нашими войсками. Там продолжали раздаваться выстрелы японцев, не успевших бежать; они засели в фанзах и отстреливались от приближавшихся к ним казаков.

Верстах в трех далее к югу мы пришли в деревню, где должны были ночевать. Командир и офицеры Уральского полка занимали лучшие фанзы, предоставляя нам располагаться, как и где попало.

Вообще полковник Соколов относился к забайкальцам недоброжелательно, поэтому мы избегали иметь с ним сношение. Очень было мне неприятно находиться от него в зависимости и слышать его несправедливые отзывы о наших казаках.

Мы с трудом разместились в крайней фанзе, вместе с вьючным обозом.

Снег шел целый день, хотя было менее холодно, чем вчера; я продрог до мозга костей, поджидая запоздавшие, по вине начальника прикрытия, обоз и транспорты.

Вследствие сильного кашля и удушья я ночью был вынужден подниматься несколько раз.

14 января. На рассвете началась пальба в нашей деревне. Стреляла пехотная цепь, залегшая за валами и глинобитными оградами. Ей отвечал неприятель, занимавший деревни к востоку; его пули ложились вдоль южной окраины, где находилась наша фанза. Забайкальская батарея, стоявшая позади нас, открыла перекидной огонь.

Здесь, очевидно, не место было обозам, и мы выступили, направляясь на северо-восток. Нам пришлось проходить вдоль линии боя в полутора или двух верстах расстояния, т. е. в ружейном выстреле, и если бы японцам вздумалось послать нам несколько гранат, то произвели бы у нас полное замешательство, и, вероятно, весь груз был бы брошен на произвол судьбы.

Справиться с деморализованной шайкой обозных, да еще охваченной паникой, едва ли смог бы целый полк.

Как раз против нас шла ожесточенная пальба. Судя по направлению нашего движения, можно было думать, что мы шли на подкрепление сражавшихся, а не удалялись от него, как имелось в виду в полученном из штаба приказании.

До сих пор у нас потерь не было, но это была простая случайность, — японцы не знали или не замечали, что мы были в сфере их огня.

Я остановился в одном месте, где дорога подходила ближе к месту боя, и следил в бинокль за действиями нашей Забайкальской бригады. Я узнавал отдельных офицеров. Конница шла взводными колоннами, имея головные части, развернутые лавою. Я сожалел, что был прикован к делу, так мало мне подходящему, и не мог присоединиться к своему полку, где шло дело живое, возбуждающее сильнейший интерес.

Мы шли теперь в обратном направлении тою же дорогою, по которой проходили вчера. Эти напрасные передвижения утомляли людей и набивали спины животным. Это могло бы вредно отозваться на операциях по снабжению войск необходимыми припасами и при эвакуации раненых.

Мы переправились на правый берег Хуньхэ и остановились в деревне Хунлятоза, где был расположен перевязочный пункт отряда.

Рассказывали, что 12 января вечером наша пехота заняла северную часть этой деревни, тогда как в южной ее части держались еще японцы — они были выбиты окончательно только под утро, потерпев большие потери.

В нашей фанзе поместился старший врач Верхнеудинского полка, которому было поручено устройство здесь перевязочного пункта. Вчера он перевязал восемнадцать раненых японцев, сегодня — девятнадцать.

Забайкальцами было захвачено восемь неприятельских патронных ящиков с прекрасной легкой упряжкой.

Казаки рассказывали, что вчера ночью, выбивая японцев из одной деревни, были зарублены в общей свалке две японские сестры милосердия; об этом узнали будто, только когда рассвело.

Вечером был привезен на перевязочный пункт генерал Мищенко, раненный пулей под колено без раздробления кости. Он был ранен, когда лично повел в атаку на деревню спешенных казаков. В то время как его несли на носилках, он благодарил встречавшиеся войска за службу своим громким голосом. Он пользовался редкою популярностью в войсках — казаки и солдаты, ему подчиненные, души в нем не чаяли.

Из рассказов офицеров разных частей остается впечатление, что у начальников храбрости хоть отбавляй, но распоряжения были недостаточны или их не было вовсе.

Недалеко мы ушли от того времени, когда один из кавказских генералов бросался лично в атаку, предпочитая быть убитым, чем распоряжаться войсками. Жаловались также, что разведки производились невнимательно, что штабные офицеры не знали, где был неприятель и где наши, связи не поддерживались, а одна из заповедей солдата — «идти на выстрелы» — никогда не исполнялась. При атаке неприятельских позиций нас часто обстреливали неожиданно из деревень с флангов и даже с тыла; значит, в эти деревни дозоры не высылались. Инициатива действий предоставлялась мелким начальникам, командирам рот или сотен, а когда они собирались в крупные отряды, дельных руководителей не было. В армии было много полковников и молодых генералов, способных командовать крупными отрядами, но их заслоняли бездарные тупицы, дослужившие до больших чинов, или фавориты высшего начальства.