Дневник забайкальского казачьего офицера. Русско-японская война 1904–1905 гг. - [102]

Может быть, назначению Свешникова я был обязан получением четырнадцатидневного отпуска. Оставив службу в молодых годах, когда будущность мне улыбалась, я доказал, что не гонялся за карьерой. Еще менее можно было бы меня упрекнуть в этом теперь, когда я поступил вновь на службу только на время войны, после двадцатилетней отставки.

Делалось холоднее, чем далее мы подвигались на север.

2 декабря. Мы прибыли в Харбин в девять часов утра.

Было тридцать градусов мороза.

Грустные известия узнал я, прибыв на санитарный поезд. Его отправляли послезавтра во Владивосток для ремонта водосточных труб, испортившихся от мороза.

Мой отпуск кончался 9 декабря, и я рассчитывал провести это время вместе с женою в ее поезде, который 7 или 8 декабря должен был вернуться в Мукден. Вместо того приходилось расстаться пятью днями раньше конца отпуска и вернуться к месту служения в пассажирском вагоне, битком набитом офицерами и чиновниками.

Так как купе, которое я занимал, было дано генералу Павлову, то мне пришлось переехать в Харбин. В гостиницах и подворьях я не нашел ни одного номера. Меня приютил племянник, г. Мартынов, уполномоченный Дворянского отряда[112].

Я отправился утром 5-го на запасный путь станции, где стоял белый поезд. Говорили, что он отойдет только в 12 часов дня.

Жена была занята со своими ранеными, и я только урывками мог обменяться с нею словом. Было 11 часов, поезд тронулся, я думал, что он маневрировал, но вот мы едем все шибче и шибче и оставили позади Харбин по дороге во Владивосток. Я испугался не на шутку; к счастью, в Старом Харбине была короткая остановка, и я успел соскочить с поезда.

Какой-то господин проезжал в американке, я спросил его, не едет ли он в Новый Харбин и не может ли меня подвести. Ответ был утвердительный, я подсел к нему и мы скоро подъехали к вокзалу.

Комендант станции рассадил по местам отъезжавших в половине третьего, но поезд тронулся только в половине седьмого. Меня и другого подполковника, пехотного, поместили в одном купе в конце вагона, до которого не доходило отопление; поверх труб, служивших для нагревания, откладывался лед, и понемногу образовалась ледяная кора под скамейками. На буфетных станциях, как всегда, приходилось брать блюда с бою. Если бы я не купил провизии в Харбине, нам пришлось бы голодать.

Несмотря на полушубки и валенки, мы зябли в нашем вагоне, а в другом его конце офицеры сидели без мундиров и страдали от нестерпимой жары, так как печь по соседству накалилась докрасна.

Мы прибыли в Мукден только 8 декабря в 8 часов утра.

Я телеграфировал Ловцову, чтобы он выслал мне лошадей, но их не было ни на вокзале, ни в разведочной сотне, где обыкновенно располагались мои вестовые по знакомству.

Договорил я китайца с фудутункой, чтобы довезти меня до Сухудяпу. Закупил провизии и разных запасов в экономическом обществе, позавтракал в вагоне-столовой иностранных военных агентов и двинулся в путь.

Фудутунка — двухколесная плоская тележка, лежавшая прямо на оси, с низким верхом, сидения нет, поэтому спустить ноги можно, только свесив их наружу. Во время движения по плохой дороге голова бьется о стенки и потолок. Можно себе представить, насколько было приятно пропутешествовать четыре часа в таком экипаже, да еще при двенадцатиградусном морозе. Я был рад, когда окончилась эта пытка.

Выбранная мною фанза была оставлена в моем распоряжении. Явился к командиру полка до истечения срока отпуска.

13 декабря. Войсковой старшина Куклин, казначей Лоншаков и я охотились с конными загонщиками из казаков, в зарослях вдоль берега Хуньхэ. Заячьи тропы переплетались во множестве на песчаных буграх с редкою растительностью; в некоторых загонах зайцы выбегали по нескольку штук сразу. Над нами пролетали стремительно стаи незнакомых мне птиц, которых казаки прозвали маньчжурскими рябчиками или куропатками, хотя ничего схожего с ними не было. Она меньше куропатки, с пестро-серым оперением, с хохолком на голове и рыжим пятном под зобом; попадались также перепела, но мало. Лоншаков убил двух маньчжурских куропаток и двух зайцев.

14 декабря. Мы опять выехали на охоту. Был ясный, тихий день с небольшим морозом. Переправились на правый берег Хуньхэ. На реке, в прорубях, Куклин установил плетеные из ивняка рыболовные снасти.

Зайцев было много, но мы стреляли неважно; один перевернулся после моего выстрела, его добил Лоншаков.

17 декабря. Плаутин, ходивший с двумя сотнями на рекогносцировку к югу, по долине Ляохэ, подошел только ночью к станции Синминтинской железной дороги, разбудил спавшего в конторе служащего и обратился к нему по-английски, требуя показать книги провоза кладей по железной дороге.

(Плаутину было поручено узнать, не доставляли ли китайцы по этой дороге продукты японской армии, что было бы признано нарушением нейтралитета со стороны Китая.)

Служащий был китаец, помощник англичанина — начальника станции, уехавшего в Инкоу, для празднования Рождества Христова с единоплеменниками. Китайский чиновник ни на минуту не сомневался, что перед ним был чистокровный англичанин, присланный из правления железной дороги для проверки книг. Да и неудивительно, так как Плаутин говорил по-английски превосходно, а бурка скрывала его форменную черкеску с погонами и газырями. Получив требуемые сведения, Плаутин удалился. Только утром служащие на железной дороге и китайские солдаты узнали, что у станции стояли казаки, и, вероятно, сейчас же были посланы телеграммы по всей линии и в Инкоу.