Дневник Серафины - [3]
17 марта
Пишу дневник ежедневно, хотя, по правде говоря, писать особенно не о чем. А распространяться о постылом пансионе никакого желания нет. Довольно того, что томишься тут, неужели утруждать себя еще описанием мучений, которым нас подвергают?
Но дневник — это исповедь моей жизни, поэтому я предпочитаю вспомнить прошедшие годы… Я прожила на свете уже восемнадцать лет! Целых восемнадцать лет! Еще два года, и я выйду на волю, тогда-то только и начнется настоящая жизнь. Ах, поскорей проходило бы время! Вот Юзя говорит: я еще дитя, а я чувствую себя совсем взрослой, многое знаю, о многом догадываюсь. В свои девятнадцать лет разве может она сравниться со мной? Вечно она мечтает, грезит, витает в облаках… Забивать себе голову разными глупостями… Нет, благодарю покорно! У нее все охи да ахи, все-то волнует ее, умиляет, что на уме, то и на языке… Конечно, у нее нет такой мамы, как у меня, которая неусыпно следила за моим воспитанием. С десяти лет я прислушивалась к разговорам взрослых, а они думали, я в куклы играю.
Мне кажется, Юзя так и останется навсегда ребенком… и будет несчастлива в жизни…
18 марта
Мы поздравляли Юзю, хотя именины у нее завтра. Я преподнесла ей букет. Растрогавшись, она крепко обняла меня и даже воздержалась от своих дурацких шуточек насчет моего возраста. Мой букет, как я и предполагала, пришелся очень кстати, — отвлек внимание от другого — загадочного — букета из белых камелий и фиалок, брошенного чьей-то невидимой рукой через забор и упавшего к ногам обожаемой дамы сердца. Ропецкая n'y voit que du feu…[9] Гусар будет вознагражден чувствительным, томным взглядом. Впрочем, для Юзи это не составляет труда: ее черные глаза всегда подернуты поволокой, которая придает им томность. Клянусь, я нисколько ей не завидую. Мои голубые глаза, стоит мне захотеть, кого угодно с ума сведут.
Когда я, подражая маме, перед зеркалом делаю глазки, сощурюсь слегка да еще изображу на лице меланхолически-загадочное выражение, ей-богу, на месте мужчины я бы потеряла голову…
Все они горазды влюбляться… Но мама говорит: ни одному их слову нельзя верить! И держать надо в узде. Я уже давно и твердо усвоила это.
Завтра именины Юзи и ее тезки, баронессы Лепи, а также день св. Иосифа, поэтому у нас отменяются классы. Мадам Феллер понимает: хорошие манеры, грациозность, уменье держать себя в обществе, изящно двигаться и танцевать для нас важней всех прочих наук. А поскольку в день святого Иосифа танцевать разрешается, фортепьяно и ноги не будут бездействовать.
Правда, радости от этого мало… Явится несколько плешивых учителей, — причем не ради нас, а ради рома, который подается к чаю, — да несколько братцев наших пансионерок — жалких студентиков… Я терпеть их не могу…
Но все-таки хоть какое-то развлечение.
19 марта
Как я и думала: занятия отменяются, а вечером танцы. Я заранее решила сказаться больной: повязала голову шелковым платком и попросила разрешения остаться у себя в комнате. Хочется побыть наедине со своим любимым дневничком. Удивительное дело, ничто меня так не увлекало в жизни, как дневник, хотя я веду его всего несколько дней. Первый поверенный моих тайн, верный друг!..
Снизу доносится вальс Штрауса… Не иначе, играет Камилька! Боже, как она фальшивит! Слышится смех… Именинницы, конечно, в белых платьях. У Юзи на пальце тоненькое колечко, и она боится, как бы его не заметили. Голову даю на отсечение — оно было запрятано в букет камелий. Я на него глянула, она перехватила мой взгляд, вспыхнула, спрятала пальчик (ничего себе пальчик! Восьмой номер перчаток носит, а мне седьмой велик!) и поцеловала меня в щеку. Я-то ее не выдам, но все равно это выйдет наружу. Ропецкая и под перчаткой его обнаружит. Даром что косая, а все видит!
Воспользуюсь возможностью и напишу немногого себе.
Раз сто слышала я от мамы, что и она, и папа происходят из старинных, некогда знатных родов, но превратной судьбе угодно было лишить нашу семью былого богатства и блеска. Папу я мало знаю. Мы с ним редко видимся, хотя нельзя сказать, чтобы он был ко мне невнимателен. С мамой почему-то они живут врозь…
Я была совсем маленькая, когда они расстались. Но мне не раз удавалось подслушать, как мама жаловалась моей тете — графине, виня во всех своих несчастьях папу, из-за которого, по ее словам, ей много пришлось вытерпеть. Замужество, говорит она, испортило ей жизнь. Однако, глядя на папу с мамой, трудно поверить, что они не ладили между собой.
Папа еще до сих пор очень красив, и манеры у него безукоризненные. И в гостиной он затмевает молодых людей. Он производит впечатление человека обходительного, милого, любезного и притом уступчивого. Мама, правда, вспыльчива, но тоже наделена умом и тактом. Видно, он не сумел оценить ее достоинств и понять… Мама всегда говорит тете-графине, что ее удел pour etre incomprise [10].
Ах, дорогая мамочка, какое у нее золотое сердечко… Моя заветная мечта — во всем походить на нее! Что за манеры, сколько изящества, такта, какая утонченность… Перед ее обаянием никто не устоит…
Она постоянно твердит, будто всю жизнь была несчастлива. И состояние будто у нас расстроенное. Папа сорил деньгами, а теперь еще смеет винить маму в том, что мы разорены. У нас, в Сулимове, слава богу, следов разорения не заметно… Мама в обществе выделяется изысканностью манер и элегантностью нарядов. Это признают все, а особенно наш ближайший сосед и родственник, мамин преданный друг и советчик, барон Герман, который трогательно опекает бедную маму.
Захватывающий роман И. Крашевского «Фаворитки короля Августа II» переносит читателя в годы Северной войны, когда польской короной владел блистательный курфюрст Саксонский Август II, прозванный современниками «Сильным». В сборник также вошло произведение «Дон Жуан на троне» — наиболее полная биография Августа Сильного, созданная графом Сан Сальватором.
«Буря шумела, и ливень всё лил,Шумно сбегая с горы исполинской.Он был недвижим, лишь смех сатанинскойСиние губы его шевелил…».
Юзеф Игнацы Крашевский родился 28 июля 1812 года в Варшаве, в шляхетской семье. В 1829-30 годах он учился в Вильнюсском университете. За участие в тайном патриотическом кружке Крашевский был заключен царским правительством в тюрьму, где провел почти два …В четвертый том Собрания сочинений вошли историческая повесть из польских народных сказаний `Твардовский`, роман из литовской старины `Кунигас`, и исторический роман `Комедианты`.
В творчестве Крашевского особое место занимают романы о восстании 1863 года, о предшествующих ему событиях, а также об эмиграции после его провала: «Дитя Старого Города», «Шпион», «Красная пара», «Русский», «Гибриды», «Еврей», «Майская ночь», «На востоке», «Странники», «В изгнании», «Дедушка», «Мы и они». Крашевский был свидетелем назревающего взрыва и критично отзывался о политике маркграфа Велопольского. Он придерживался умеренных позиций (был «белым»), и после восстания ему приказали покинуть Польшу.
Предлагаемый вашему вниманию роман «Старое предание (Роман из жизни IX века)», был написан классиком польской литературы Юзефом Игнацием Крашевским в 1876 году.В романе описываются события из жизни польских славян в IX веке. Канвой сюжета для «Старого предания» послужила легенда о Пясте и Попеле, гласящая о том, как, как жестокий князь Попель, притеснявший своих подданных, был съеден мышами и как поляне вместо него избрали на вече своим князем бедного колёсника Пяста.Крашевский был не только писателем, но и историком, поэтому в романе подробнейшим образом описаны жизнь полян, их обычаи, нравы, домашняя утварь и костюмы.
Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем.
Книга «Идиллии» классика болгарской литературы Петко Ю. Тодорова (1879—1916), впервые переведенная на русский язык, представляет собой сборник поэтических новелл, в значительной части построенных на мотивах народных песен и преданий.
Действие романа известного кубинского писателя конца XIX века Рамона Месы происходит в 1880-е годы — в период борьбы за превращение Кубы из испанской колонии в независимую демократическую республику.
В книгу вошли произведения Анатоля Франса: «Преступление Сильвестра Бонара», «Остров пингвинов» и «Боги жаждут». Перевод с французского Евгения Корша, Валентины Дынник, Бенедикта Лившица. Вступительная статья Валентины Дынник. Составитель примечаний С. Брахман. Иллюстрации Е. Ракузина.
Перед вами юмористические рассказы знаменитого чешского писателя Карела Чапека. С чешского языка их перевел коллектив советских переводчиков-богемистов. Содержит иллюстрации Адольфа Борна.
Перед вами юмористические рассказы знаменитого чешского писателя Карела Чапека. С чешского языка их перевел коллектив советских переводчиков-богемистов. Содержит иллюстрации Адольфа Борна.
Целый комплекс мотивов Достоевского обнаруживается в «Исповеди убийцы…», начиная с заглавия повести и ее русской атмосферы (главный герой — русский и бóльшая часть сюжета повести разворачивается в России). Герой Семен Семенович Голубчик был до революции агентом русской полиции в Париже, выполняя самые неблаговидные поручения — он завязывал связи с русскими политэмигрантами, чтобы затем выдать их III отделению. О своей былой низости он рассказывает за водкой в русском парижском ресторане с упоением, граничащим с отчаянием.