Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки) - [15]

Когда Вы говорите: «Перестали», -

Мне делается очень грустно.

Как видно, это потому,

Что я вхожу напрасно

В моток, что Вами скручен.

С обратной почтой опять принесли письмо:

Ах, эти нитки летние!

Не правда ли,

Пока заходим

Мы к женам двум иль даже трем,

Ан, время и уходит.

Ответ Канэиэ:

Пусть семь их у меня,

Тех летних нитей, -

Минуты нет свободной

Ни для одной жены,

И ни для двух.

И опять от принца принесли стихи:

Белая нить

Между мною и Вами -

Что с нею будет?

Пока неприятности ею не связаны,

Надо бы нить порвать.

Там было еще сказано: «Насчет двух-трех дней я действительно написал немного лишнего. Сейчас писать перестаю, потому что у меня наступает период затворничества».

Получив это письмо, Канэиэ сейчас же ответил и дал мне этот ответ услышать:

Хоть годы идут,

Но вот думаю я,

Что в тех отношениях,

Которые связаны клятвой,

Главнейшая нитка той связки заключена.

***

В это самое время, в двадцатых числах пятой луны, мы также начали затворничество продолжительностью в сорок пять дней, и для этого переехали в дом моего отца - скитальца по уездам, который был отделен от дома, где жил тогда принц, одним только забором. Когда наступила шестая луна, пошли сильные дожди[29], и все должны были из-за дождей затвориться у себя. Дом у нас был неухоженным, мы тревожились оттого, что он протекал, и тут принц прислал нам весточку, которая показалась тогда очень странной:

В этих долгих дождях,

Ничем не дающих заняться,

Среди струй водяных,

Торопливых

Тоже кроется смысл.

Ответ был такой:

Такое время, что повсюду

Все хлещут долгие дожди.

Но вряд ли путнику

В пустынном мире

Среди дождя уютно...

И снова принц пожаловал нас посланием: «Разве я сказал, что люди не чувствуют себя свободно?

Из тех, кто в тревоге

Время проводит под этим дождем,

Кого ни возьми, -

Разве он не намокнет,

Когда разольется вода?»

Ответ был такой:

В любую эпоху

Тот, кто любимую ожидает,

Знает, что никогда

Высушить слезы любви

Времени не хватает.

И опять от принца принесли стихи:

Но это лишь у Вас

Настолько намокают рукава,

А у живущих в постоянном месте

Даже тропы любовной

Не бывает.

- Однако, какой-то он все-таки странный, наш господин, - такими словами сопровождали мы совместное чтение этих стихов.

***

Наступил перерыв в дождях, и в надлежащий день Канэиэ отправился в свою обычную поездку, как вдруг принесли очередное послание от принца. И хотя я сказала: «Он изволит отсутствовать», - мне вручили это послание, заявив: «Велено отдать в любом случае». Я взглянула в бумагу, там было:

«От вчерашней любви

Ища утешенья,

С гвоздикой в руке

Стоял я у вашей стены.

Вы так и не знали?

Но поскольку это было бесполезно, я ушел прочь».

Канэиэ вернулся через два дня. Когда я показала ему это письмо со словами:

- Вот, еще это было, - он посмотрел его и сказал:

- Время уже прошло, сейчас не годится посылать ответ, - и только отправил человека справиться, отчего в эти дни нам не было известий от его светлости. Получили ответ:

«Когда прибывает вода

На прибрежном песке

У залива,

Быть может, смывает она

Отпечатки птичьих следов?

Посмотрите внимательно, Ваша обида не имеет под собою оснований. Не правда ли, что сами Вы пожалуете ко мне?» - было там написано женским почерком[30].

Ответ написали трудным мужским почерком:

Сокрытые водой следы

Чтобы увидеть,

Придется ждать

Отлив на берегу.

Не правда ли, найти их нелегко.

И снова от принца было послание:

«Следы того письма,

В котором не было

Второго смысла,

Найдите непременно, подождав,

Когда отлив от берега уйдет.

Так я полагаю, и тем не менее меж нами нет понимания».

***

Тем временем миновала уже пора очистительных обрядов, а назавтра, как будто бы, подходило время праздника Пастуха и Ткачихи. Миновало лишь сорок дней нашего затворничества. Самочувствие у меня в ту пору было неважное, меня мучил сильный кашель, появилось что-то вроде одержимости злым духом, против которой надо было бы попробовать заклинания, и с приходом невыносимой жары в то тесное жилище, где мы укрывались, я и Канэиэ уехали в горный буддийский храм, в котором я уже бывала. Когда же наступило пятнадцатое и шестнадцатое число, пришел День поминовения усопших[31]. Мы вместе с Канэиэ стали разглядывать удивительные картины того, как, собравшись разнообразными группами, люди несли подношения - это было то печально, то смешно. Мое самочувствие к тому времени уже не внушало тревоги, затворничество завершилось, и мы спокойно выехали в столицу. Осень и зима прошли без заметных происшествий.

***

Сменился год и ничего особенного не произошло. Сердце у Канэиэ, в отличие от обычного времени, во всем было полно благорасположения ко мне. С началом этого года он опять был допущен ко двору.

В день очищения перед празднеством Камо[32] тот же принц известил Канэиэ: «После того, как посмотрим на церемонию, поедем в одной карете». На краешке его письма было написано стихотворение «Мои лета».

Принца тогда не оказалось в обычной его усадьбе. Подумав, не пошел ли он на боковую улочку, Канэиэ сам направился туда и стал спрашивать о нем, и ему сказали, что принц «изволит находиться здесь». Попросив тушечницу, Канэиэ написал ему:

На южной стороне,

Где Вы остановились,

Уж появилась запоздалая весна.