Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки) - [17]
- Ах, какая ерунда! - и остался со мной[34]. Всем своим видом в эту пору он показывал полное и трогательное сострадание.
И вот, завершив все погребальные дела, множество людей, занятое ими, разъехалось. Теперь мы собрались в очаровательном горном храме, скучали. Ночами я не смыкала глаз, в скорби встречала рассвет, а когда смотрела на гору, то подножие ее было закрыто туманом. Если мне уехать в столицу, у кого я там найду пристанище? Иногда я думала, что лучше, может быть, мне умереть здесь, но тогда... как же горько будет моему ребенку, который останется жить!
Так прошло десятое число. Однажды я услышала, как священнослужители разговаривали в перерыве между возглашениями имени Будды[35]:
- Это, видимо, место, где наверняка можно увидеть людей, когда-то усопших. А когда к ним близко подойдешь, облик их рассеивается и исчезает совсем. На них надо смотреть издалека.
- А какая же это страна?
- Она называется Островом Мимираку[36].
Когда я услышала, как они переговариваются между собой, то с большой грустью подумала, что мне хотелось бы знать об этой земле, и я сочинила такие стихи:
Мой старший брат услышал эти слова и тут же залился слезами.
Тем временем Канэиэ каждый день присылал справиться о моем здоровье, и посыльный оставался стоять, чтобы не подвергаться осквернению. У меня же не осталось никаких чувств. Канэиэ продолжал до утомительного много писать, какое нетерпение испытывает оттого, что не может видеться со мной из-за опасности оскверниться. Но я была погружена в свои думы, и память моя не сохраняла происходящего.
Хотя я и не спешила домой, но, поскольку поступала не по своей воле, на сегодня был назначен день, когда все должны были отправляться.
Сердце мое тешили воспоминания о том, как мы ехали сюда, как я поддерживала матушку, чтобы ей удобнее было лежать, и как сама покрывалась испариной от напряжения. Хотя на этот раз было намного спокойнее и я ехала, разместившись до стыдного непринужденно, - по дороге мне было удивительно печально. Когда же я, доехав до места, вышла из экипажа, мне опять сделалось невообразимо тоскливо. Травы в садике, за которыми до последнего момента мы ухаживали вместе с матушкой, начиная с того времени, когда она занедужила, были совсем заброшены - разрослись и цвели буйно, как попало. Все, каждый по-своему, хлопотали о похоронных делах, и только я, ничем не занятая, сидела, уставившись в одну точку, лишь вновь и вновь повторяла старинную песню: «Звон роя насекомых в траве, что ты сажала...»
такие мысли были в моей душе.
Никто из моих родственников не был принят при дворе, поэтому на время церемонии очищения от скверны они поселились вместе; каждый принялся огораживать для себя при помощи ширм отдельную комнату, и среди всего этого только я ничего не делала, а ночью, когда я слышала Взывание к имени Будды, то снова начинала плакать и плакала до рассвета. Церемонию сорок девятого дня[37] должны выполнять все без исключения, собравшись в доме.
Поскольку Канэиэ осуществлял большинство обрядов, людей собралось много. По моему желанию, было нарисовано изображение Будды. Когда этот день закончился, все разошлись кто куда, и я почувствовала себя совершенно одинокой; с этим - чем дальше, тем больше - ничего нельзя было поделать. Канэиэ, зная о моем состоянии, посещал меня чаще обычного.
От нечего делать я разбирала вещи, которые мы с матушкой брали с собой, когда отправлялись в храм. Это были обычные предметы, которыми мы пользовались ежедневно, что называется, от рассвета до сумерек, но когда я снова увидела ее письма, - мне показалось, что теряю сознание.
Когда матушка начала слабеть, то «приняла запреты», то есть, буддийский постриг, и в этот день некий добродетельный служитель преподнес ей рясу кэса. Ряса потом была осквернена смертью владелицы, и вот теперь я увидела ее среди других ее вещей.
Думая вернуть рясу, я встала на другой день затемно, но после того, как начала писать, то после слов «эта ряса» глаза мне закрыли слезы, и я написала:
Старший брат обладателя этой рясы тоже был буддийским монахом, поэтому я просила его возносить за меня молитвы, но вдруг услышала, что он скоропостижно скончался. Я очень жалела младшего брата усопшего, когда представляла себе его чувства. Мысли у меня путались: «Отчего это с людьми, от которых я завишу, так выходит?». Я часто посылала ему сочувственные письма. Тот, с которым случилась такая беда, при жизни служил в храме Унрин-ин, Павильон Облачного леса. Когда завершились по нему церемонии сорок девятого дня, я написала:
Так у меня выходило, а в той печали, в какой пребывали тогда мои собственные чувства, они блуждали, как говорится, и над степью, и в горах.
Настоящее издание представляет собой первый русский перевод одного из старейших памятников старояпонской литературы. «Дневник эфемерной жизни» был создан на заре японской художественной прозы. Он описывает события личной жизни, чувства и размышления знатной японки XI века, известной под именем Митицуна-но хаха (Мать Митицуна). Двадцать один год ее жизни — с 954 по 974 г. — проходит перед глазами читателя. Любовь к мужу и ревность к соперницам, светские развлечения и тоскливое одиночество, подрастающий сын и забота о его будущности — эти и подобные им темы не теряют своей актуальности во все времена.
«Кадамбари» Баны (VII в. н. э.) — выдающийся памятник древнеиндийской литературы, признаваемый в индийской традиции лучшим произведением санскритской прозы. Роман переведен на русский язык впервые. К переводу приложена статья, в которой подробно рассмотрены история санскритского романа, его специфика и место в мировой литературе, а также принципы санскритской поэтики, дающие ключ к адекватному пониманию и оценке содержания и стилистики «Кадамбари».
В сборник вошли новеллы III–VI вв. Тематика их разнообразна: народный анекдот, старинные предания, фантастический эпизод с участием небожителя, бытовая история и др. Новеллы отличаются богатством и оригинальностью сюжета и лаконизмом.
Необыкновенно выразительные, образные и удивительно созвучные современности размышления древних египтян о жизни, любви, смерти, богах, природе, великолепно переведенные ученицей С. Маршака В. Потаповой и не нуждающейся в представлении А. Ахматовой. Издание дополняют вступительная статья, подстрочные переводы и примечания известного советского египтолога И. Кацнельсона.
Аттар, звезда на духовном небосклоне Востока, родился и жил в Нишапуре (Иран). Он был посвящен в суфийское учение шейхом Мухд ад-дином, известным ученым из Багдада. Этот город в то время был самым важным центром суфизма и средоточием теологии, права, философии и литературы. Выбрав жизнь, заключенную в постоянном духовном поиске, Аттар стал аскетом и подверг себя тяжелым лишениям. За это он получил благословение, обрел высокий духовный опыт и научился входить в состояние экстаза; слава о нем распространилась повсюду.
В сборник вошли лучшие образцы вавилоно-ассирийской словесности: знаменитый "Эпос о Гильгамеше", сказание об Атрахасисе, эпическая поэма о Нергале и Эрешкигаль и другие поэмы. "Диалог двух влюбленных", "Разговор господина с рабом", "Вавилонская теодицея", "Сказка о ниппурском бедняке", заклинания-молитвы, заговоры, анналы, надписи, реляции ассирийских царей.
В сборнике представлены образцы распространенных на средневековом Арабском Востоке анонимных повестей и новелл, входящих в широко известный цикл «1001 ночь». Все включенные в сборник произведения переводятся не по каноническому тексту цикла, а по рукописным вариантам, имевшим хождение на Востоке.