Дневник А.С. Суворина - [36]

Я написал князю Э. Э. Ухтомскому следующее:

«Князь Эспер Эсперович. Сегодня я получил два письма г. Гольмстрема в такой обстановке, которая вынуждает меня беспокоить вас этими моими строками. Письма были вложены в конверт с вашими печатями и мой адрес, сколько мне кажется, надписан вашею рукою. Г. Гольмстрема я лично не знаю, но получил от него в прошлом апреле несколько льстивых для моего авторского самолюбия писем, а также газетные статьи, которые я ему возвратил, по их полной неудовлетворительности. Так как присылка двух писем г. Гольмстрема не сопровождалась, с вашей стороны ни единой строкою, что увеличивает для меня загадочность этой присылки, то, надеюсь, вы найдете совершенно ясной и понятной мою покорнейшую просьбу уведомить меня, с ведома ли г. Гольмстрема вы препроводили ко мне его письма обо мне к вам, или без его ведома, и в обоих случаях мне было бы приятно узнать, с какою целью это сделано, или, как говорится, на какой предмет. Пользуюсь этим случаем, чтобы уверить вас, что ни малейшей «злобы» к вам я не питал и не питаю и воспользовался вашей заметкой только как благодарным поводом для того, чтобы повторить о расколе то, что выражал я неоднократно. В ожидании вашего любезного ответа, я прошу вас принять. уверения в моем совершенном уважении. А. Суворин.

5 мая.

Приехал в Москву. Нашел себе комнату в гостинице «Дрезден» за 450 руб. Отдельные же квартиры внизу в 3–4 комнаты стоят от 300 до-600 руб. Пара лошадей с экипажем — от 700 до 1200 руб. Я ничего не делаю и разговариваю с кем придется. Я люблю шум, движение, толпу. Но удовольствие отравляется только мыслью, что, пожалуй, надо будет писать, а что напишешь? Я никогда не любил отказывать и не умею отказывать. А для впечатления мало глубокого материала. Все эти процессии, конечно, — прекрасные зрелища, но они такие вымученные и так скучно и тяжело всем тем, или большей части тех, которые в них участвуют. Тянется два часа процессия для того, чтобы дать поглазеть народу. Его сотни тысяч. Говорили мне, что в охрану записано добровольно явившихся сто тысяч человек, есть богатые купцы и люди всякого звания.

9 мая.

Погода хорошая. Есть облачка. Выезд царя. Остаюсь в гост. «Дрезден». У меня в номере Яворская, Литвин. Сам смотрел из квартиры П. А. Шувалова. Народ стал собираться в 5 часов утра. Все заметили, что государь был чрезвычайно бледен, сосредоточен. Он все время держал руку под козырек во время выезда и смотрел внутрь себя. Императрицу-мать народ особенно горячо приветствовал. Она почти разрыдалась перед Иверской, когда государь, сойдя с коня, подошел к ней высадить ее из кареты. Дочь Кривенки слышала в том доме, где она смотрела на выезд, смех американцев над этой помпой. Они делали ядовитые замечания и говорили, что это сказочно.

* * *

В губернаторском доме случилось два пожара: загорелось в церкви, за час до появления государя перед этим домом, на Тверской, а потом загорелось одно из украшений во время иллюминации. То и другое скоро потушили.

* * *

Прусский принц Генрих очень недоволен тем, что его никто не встретил.

* * *

Иллюминация великолепная. По улицам не только проехать, но и пройти мудрено было.

10 мая.

Член государственного совета Анастасьев говорил по поводу вчерашней церемонии:

«Ну, что? Чувствовался подъем народного духа, мощь?»

Трудно сказать, что чувствовалось. Я стоял у окна, на плечо мне опиралась М. Я. Гурко, которую я не видел с 1862 года и которая стояла на стуле. Я ничего не чувствовал, кроме того, что все было красиво. Попробовал вчера писать, ничего не выходит. Встретился с Маковским (К. Е.) и его женой (новой). Он думает взять, т.-е. желал бы взять 100 000 руб., говорит, что картина ему стоила 35 000 (жена его говорит: «нам стоила»). Он сказал мне, что, наконец, Юл. Павл. соглашается на развод за 40 000 руб. Он не может говорить о ней без негодования. «Если б у меня не было сына, я бы ей дал себя знать. Дочь не так ответственна. Она выходит замуж, носит фамилию мужа, но сын — другое дело. Ведь она до того пала, что писала мне письма, что она готова втроем с нами жить. Что это за женщина, которая предлагает это!»

Константин Егорович рассказывал, что в Испании его выгнали из отеля за то, что к нему ходили модели с табачной фабрики. Только что он успел нарисовать одну, как хозяин объявил: «вон!» Это было перед «святой», мест в отелях нет.

* * *

Умер барон Бюлер. Он встал, вообразил, что сегодня будет в архиве государственном, велел давать одеваться, сел в кресло и умер. Точно архивная бумага. Взяли ее, запечатали в конверт и положили. Но бумага — будет сохраняться, а барон Бюлер был только при жизни начальником архива, а после смерти — ничто.

* * *

В Успенском соборе государыня-мать прикладывалась к мощам и иконам первая, потом государь и государыня.

Когда государь был в Успенском соборе, митрополит Исидор повел его не в те двери, а в те, где устроены временные. Вел. кн. Владимир во все горло закричал: «Государь, назад!» Рассказывал Вис. Комаров.

* * *

М. А. Стахович привез прочесть письмо Толстого о патриотизме к американцу Максону и письмо о том же к поляку. Патриотизм вреден. Эгоизм считается злом, а патриотизм гораздо вреднее. Частный человек призывается на воровство и грабеж, а государства воруют и грабят безнаказанно, отбирая чужие земли. Патриотизм — «удержательный», чтоб удержать завоеванное, и патриотизм — «восстановительный», чтоб возвратить отнятое, самый вредный, ибо самый злобный. Эгоизм — чувство естественное, прирожденное, патриотизм — приобретенное. Надо заботиться о слабости своего отечества, об его уменьшении, а не наоборот. Патриотизм противопоставлен христианству. Все мы живем в лицемерии. Лицемерие фарисеев — Христос раз разгневался и это было против лицемерия фарисеев — в сравнении с нашим — ничто, их лицемерие в сравнении с нашим — детская игрушка. Вся наша жизнь с исповеданием христианства, учения смирения и любви, соединенного с жизнью разбойничьего стана, не может быть ничем иным, как сплошным ужасным лицемерием. Императора Вильгельма Толстой называет «одним: из самых комических лиц нашего времени: оратор, поэт, музыкант, драматург, живописец и патриот». По поводу его известной картины: все народы Европы стоят с мечами и смотрят, по указанию архангела Михаила, на Будду и Конфуция. — Толстой советует поучиться смирению и кротости у Будды и благоразумию у Конфуция и Лао-Тзе.