Дневник. 1873–1882. Том 2 - [171]

Быть может, и лучше, что подобная мысль будет обсуждена гласно людьми компетентными и помимо моего участия. Если комиссия серьезно взглянет на предложенные ей вопросы и официально признает несообразность возвращения к порядкам, некогда уже испытанным и признанным негодными, то замолкнут наконец [глупые] толки и прекратится вредная для дела агитация. Если ж, напротив, комиссия поддастся давлению свыше и утвердит своим авторитетом нелепую затею, заменив существующую стройную организацию нашего военного управления безобразным хаосом, то можно быть уверенным, что по прошествии немногих лет вторичный опыт снова выкажет непрактичность триумвирата и заставит по-прежнему объединить управление в одних руках. Придется только пожалеть о напрасном эксперименте.

Другое известие, принесенное газетами, – увольнение графа Валуева от председательства в Комитете министров и в других комитетах и замещение его Рейтерном. Приятель мой Головнин, препровождая ко мне вырезку из какой-то газеты с характеристикой красноречивого государственного мужа (прозванного некогда «колоннадой»), пишет мне следующее: «Увольнение Валуева составляет предмет многих толков. Сам он говорил мне, что когда вследствие отчета Ковалевского (сенатора, ревизовавшего Оренбургскую и Уфимскую губернии) действия его (Валуева) стали предметом рассмотрения особой комиссии под председательством князя Урусова, он не признал возможным оставаться председателем Комитета министров и потому письмом на имя государя, отправленным при другом письме великому князю Михаилу Николаевичу, просил увольнения, что немедленно и последовало.

Рассказывают, будто предполагалось записку Ковалевского представить Сенату, и тогда следовало бы предание суду Валуева, Крыжановского и некоторых других, но министр юстиции отклонил это и предложил учредить комиссию. Говорят также, что государь полагал уволить Валуева в чистую отставку, но Урусов упросил не делать этого в память благоволения к Валуеву покойного государя».

Но вот еще новость. На место Философова главным военным прокурором назначен князь Имеретинский. Назначение это крайне удивляет меня, не столько по неожиданности и странности выбора лица (к странным выборам мы уже привыкли), сколько потому, что сам князь Имеретинский принял такое назначение, к которому он вовсе не подготовлен. При настоящем устройстве военно-судной части должность главного военного прокурора непременно требует специального изучения. Без этого условия главный прокурор может наделать много ошибок и, во всяком случае, не может иметь нужного авторитета. [Князь Имеретинский – человек очень самолюбивый, с большими претензиями. Как согласился он выступить на этот новый, неизвестный ему путь? Правда, может быть, именно потому и согласился, что имеет о самом себе очень высокое мнение.] Неужели поводом к его назначению было то случайное обстоятельство, что после последней войны князю Имеретинскому было мною поручено председательство в комиссии, назначенной для пересмотра порядка судопроизводства в военное время?

Сегодня утром посетил меня архиепископ херсонский Платон, приезжавший в Севастополь по случаю освящения храма, а теперь проживающий в Алупке, в доме князя Воронцова. Я имел уже прежде случай познакомиться с этим почтенным и умным иерархом, который приобрел известность во время епископства его в Риге, во время разгара борьбы немецких баронов против возникшего тогда стремления народа к обращению в православие. Немцы добились того, что преосвященный Платон был удален из Риги и назначен на Дон.

Я виделся с ним в первый раз в Петербурге, а потом в Новочеркасске во время двух путешествий моих в тот край. Преосвященный Платон, несмотря на свои 70 лет, еще бодрый старик, со светлою головой, ведет занимательную беседу и охотно рассказывает о пережитом им тяжелом времени обращения униатов в православие в Западном крае и борьбы с немцами в Прибалтийском.

20 октября. Вторник. Ездил я в Орианду проститься с великим князем Константином Николаевичем, который на днях уезжает за границу. Не застав его дома, поехал в Ливадию, где великий князь слушал в дворцовой церкви панихиду по императрице Александре Федоровне. По окончании церковной службы великий князь, увидев меня, сказал, что намеревался прямо оттуда ехать ко мне в Симеиз. Вместо того мы поехали вместе назад в Орианду, и я провел у него часа два, не заметив, как прошло это время. Он прочитал мне многие места из полученных им только накануне длинных писем Головнина, Сольского, Пешурова и дополнил рассказами о многом, происходящем в Петербурге.

Головнин подтверждает прежние сведения, о которых я уже слышал от великого князя, о странном обществе, образовавшемся в Петербурге под руководством Демидова, известного больше под именем князя Сан-Донато. Общество это уже весьма многочисленно и состоит из светских людей и гвардейских офицеров лучших фамилий, принадлежащих к так называемой jeunesse dorée[127].

Общество имеет целью тайными путями оберегать особу государя, говоря попросту, шпионство. Вот до чего дошло извращение нравов и понятий о чести в высших слоях петербургского общества