Как-то леди Мак-Брайд устроила угощение для австралийцев, которым крепко досталось в Галлиполи. Оделяя их клубникой со сливками, я слышала разговор двоих. Они были в синих госпитальных костюмах, с повязками на головах и немало дивились благодушию англичан, их убеждению, что, мол, «дело прежде всего».
— Приходится напоминать им, что как-никак война идет, — заметил один.
— Что правда, то правда! — воскликнул другой. — Сегодня утром какая-то старушенция говорит мне: «Друг мой, неужто вы ранены?» — А я ей: «Да нет. Я эту штуку, — он коснулся своей повязки, — для смеха ношу».
По сравнению с немногими оставшимися в городе мужчинами австралийцы, одетые в мундиры, выглядели людьми другой расы. Великолепно сложенные, загорелые и самоуверенные, ребята из легкой кавалерии гордой поступью шествовали по улицам, лихо заломив украшенные перьями эму шляпы. Все они недавно выписались из госпиталей после ранения и получили отпуск перед тем, как возвратиться в Палестину; трудно было поверить, что это и есть остатки полков, которые понесли тяжелые потери в Галлиполи, и им еще предстоит продолжать упорные бои в пустыне.
В последние недели моей жизни в Лондоне начались налеты цеппелинов. Однажды я уже ложилась спать, когда, глянув в заднее окно, увидела, что над крышами домов маячит нечто вроде огромной светящейся сигары. Потом, воспламеняясь в воздухе, стали падать круглые шары. В мою дверь забарабанили, требуя, чтобы я немедленно спустилась в подвал. Я побежала вниз. Находиться в верхних этажах считалось опасным, да и район наш вполне мог привлечь внимание немцев — ведь рядом были Челсийские казармы.
Когда я спустилась в подвал, там было уже полно жильцов. Две старые девы, которые жили этажом ниже меня, больше всего беспокоились о своем коте. Они посадили его в закрытую корзину и непрестанно успокаивали, бормоча:
— Все в порядке, Билли, Не бойся. Здесь в нас бомбы не попадут.
Восьмилетний мальчик, дрожащий от ужаса, едва дыша пролепетал:
— Вот вырасту, перестреляю всех немцев, каких увижу!
Его сестренка, девочка лет одиннадцати, совершенно спокойная и нисколько не испуганная, презрительно оглядела храбреца.
— Как же, — заметила она. — А немцы, что ж, так и будут стоять и ждать, пока ты их перестреляешь?
Налеты цеппелинов участились, и город сильно пострадал от бомб. Бомба попала в Адмиралтейскую арку, недалеко от нас, были разрушены здания и целые улицы в районе Стрэнда. Немецкие военные суда вели обстрел прибрежных городов. Появились первые жертвы. Лондон на себе почувствовал удары войны и начал понимать, что война никого не щадит и обрушивает смерть на женщин, детей, на все гражданское население без разбору. Веселые добродушные лондонцы, спокойно воспринимавшие поражения за границей, стали хмурыми и угрюмыми, глядя, как цеппелины один за другим уходят целыми и невредимыми, оставляя после себя дымящиеся развалины, убитых и раненых.
Как-то днем полковник Тодд из десятого западноавстралийского полка легкой кавалерии пригласил меня на чай в королевский клуб автомобилистов. День стоял великолепный, солнечный, внизу, под террасой, пышно цвела сирень и золотой дождь. Полковник представил меня молодому офицеру-австралийцу, которым очень гордился, — в то время я еще не знала почему. Раненный в плечо лейтенант Хьюго Троссел накануне вечером прибыл из Галлиполи, ему должны были сделать операцию.
Потом Хьюго признался, что влюбился в меня в тот самый миг, когда я шла к нему навстречу по террасе. Да и мое обычное равнодушие было поколеблено неотразимой жизнерадостностью и обаянием этого молодого офицера.
— Давайте как-нибудь покатаемся по Роттен-роу, — весело предложил он после нескольких минут разговора. — Вы, конечно, умеете ездить верхом. А лошадей я достану.
— Но у меня нет амазонки, — возразила я.
— Не беда, — настаивал Хьюго. — Можно обернуть одну юбку вокруг одной ноги, а вторую — вокруг другой, и получится как раз то, что надо.
— На роу женщинам не полагается ездить по-мужски, — объяснила я. — Это просто парад лошадей и наездников с соблюдением всех правил приличия и верховой езды.
На это Хьюго заявил радостно:
— Вот мы и покажем им, как ездят верхом австралийцы.
Помня переполох, который поднял на Темзе Гарри, когда показывал, как австралийцы умеют грести, я не очень-то стремилась вызвать сенсацию на Роттен-роу, но умерить восторг Хьюго от предвкушения этого события я оказалась не в силах. К счастью, дальше разговора дело не пошло, так как он на следующий день должен был лечь в госпиталь, а я через несколько недель возвращалась в Австралию.
Но с первой же встречи мы почувствовали смутное влечение друг к другу. Хьюго отвез меня домой и взял с меня обещание навестить его в госпитале. Полковник Тодд был встревожен — ему это показалось любовью с первого взгляда. Человек грубоватый и прямолинейный, он тут же объявил:
— Можете обручиться с ним, если вам хочется, но замуж за него не выходите, пока не кончится война.
Но я и не помышляла об обручении с кем бы то ни было и, само собой, не могла вообразить, что Хьюго в мыслях зашел так далеко.
