Дитя да Винчи - [65]

Слезы, поднимавшиеся из самых глубин моего существа, вот-вот должны были помешать мне ответить. Я только и успел вымолвить:

— Но, Морис, почему вам так хочется заставить меня поверить в то, что моя невеста умерла? Если бы Арабелла была призраком, разве бы я заметил, что вода обтекает ступни ее ног?

Глава 42 НАЙДЕННОЕ СОКРОВИЩЕ

Смерть Арабеллы побудила меня принять решение никогда больше не заходить далеко в парк. Я сердился на да Винчи за то, что некоторыми своими изобретениями он напоминал мне о моем горе. В его этюдах по гидравлике, проектах поворота вспять реки Арно и рисунках, изображающих различные каналы, я отныне помимо гениального созидающего начала усматривал еще и разрушительную силу. Разумеется, я восторгался, читая его сравнение струящихся потоков воды с витыми локонами. Но один из рисунков все одно наводил на меня ужас: вода, падая с подъемного затвора, образует водоворот, в котором переплетаются волосы, цветы и папоротник. Я узрел в нем двойной смысл: чрезвычайная красота и неповторимое изящество воды, скрывающей присущую ей разрушительную силу, подобную силе урагана. Злило меня и его длинное описание потопа, ожидающего человеческий род в конце света: «И море, таящее в себе бури, соперничающие с вепрями, перечащими друг другу, поднимает величественную волну и обрушивает ее с высоты вниз, перебивая дыхание ветру, дующему в основание волны, море завладевает ветром, треплет его и разбивает вместе с водой на мелкие пенистые осколки». Ну как он мог так резко перейти от описания фруктов, деревенских пейзажей и лугов с разноцветьем трав к ужасающим потрясениям, в которых не устоять, и горам, в которых вырванные с корнем стволы деревьев вперемешку с обломками скал, землей, водой несутся по земле, сметая все на своем пути? У меня кровь стыла в жилах от разгула стихий, изображенного им. При виде этих рисунков из глубины моей души теперь всегда поднимался образ, изгнать который мне было не под силу: голубые губы, закатившиеся глаза, хрупкое тело, застрявшее в створках шлюзовых ворот… моя инфанта.

Некоторое время спустя Морис сам подошел ко мне:

— Малыш, понял ли ты, что произошло на самом деле?

— Я ничего не понял и все еще задаюсь вопросами.

— Ты утверждаешь, что видел Арабеллу. Допустим. Говорила ли она тебе что-нибудь о тайнах этого дома, о том, что находится под замком?

Я озадаченно взирал на него. Отчего он об этом спрашивает? Разве что предполагает, что Арабелле были известны какие-то секреты, которыми не владеет он? Или же считает, что она обладала даром пророчества?

Должен ли я перестать доверять ему, ведь, в сущности, мне неизвестны его намерения? Или же рассказать ему о нашем разговоре с Арабеллой и о том, что она обучила меня обращаться с механизмом, позволяющим пробраться в подземелье, в которое иначе не попадешь?

Ломая себе голову, я в глубине души понимал: Морис желает мне добра, он умница, его нужно слушать. Словно догадавшись о том, что делается у меня в душе, он сказал:

— Если дочка Рене, перед тем как исчезнуть, о чем-то тебе сообщила, самое время привести в исполнение ее завет. Насколько я ее знаю, она предложила тебе нечто весьма смелое. Будь осторожен.

Тысячи вопросов роились в моем мозгу, возникло ощущение, будто я не принадлежу себе, что со мной происходит нечто небывалое. И тут голос, исходящий из сомкнутых уст Мориса, произнес первые слова утешения:

— О мир, отчего ты не желаешь открыться? Отчего не устремляешься в глубины своих великих гротов и морских пучин, дабы не являть более небу своего безжалостного лика?

Впервые слышал я сетование того, кто стоял на недосягаемой высоте. И делал он это для меня.

На следующий день я отправился к шлюзу, повернул ручку тайного механизма, как показала Арабелла, проник в грот и услышал голос Леонардо, мечущегося, как и я, между страхом перед пропастью и притяжением, исходящим от нее: «Подталкиваемый яростным желанием, нетерпеливо стремящийся увидеть размах необычных и разнообразных форм, которые вырабатывает коварная природа, пройдя на некотором расстоянии под нависающими скалами, я добрался до входа в огромную пещеру и остановился на миг в изумлении, поскольку не подозревал о ее существовании; согнувшись, касаясь левой рукой колена, вошел я и ощутил вдруг внутри, несмотря на царящую там кромешную тьму, прилив двух чувств: страха и желания — страха перед мрачной пещерой, таящей в себе угрозу, и желания увидеть, не содержит ли она каких-либо чудес…»

Так траур по любимой вывел меня, против моей воли, к свету созидания. Передо мной было изображение Девы Марии с Иисусом, Святого Иоанна Крестителя и ангела: казалось, они приглашали войти. Было что-то непередаваемо-тревожное, построенное на нюансах, в том, как соотносились между собой персонажи на полотне. Это и было сокровище, которое я искал.

Я ожидал, что обнаружу либо «Обнаженную Джоконду», пять веков назад исчезнувшую в Кло-Люсе, либо сундук с меровингскими серебряными денье, заложенными в землю в 505 году нашей эры в память о встрече короля франков Хлодвига и короля визиготов Аларика на Золотом острове в Амбуазе. Мог ли я догадаться, что тут таится нечто более великое! Сокровище, свалившееся на меня, было ценно своей духовной красотой. Глубоко залегающая под землей пещера, куда я проник благодаря Арабелле, и была тем самым гротом, в котором царила безмятежность Мадонны.