Дитя да Винчи - [64]

Наконец речь зашла о растении, интересующим меня больше других — о водосборе, или аквилегии. Мне было известно: этот цветок дважды изображен Леонардо; есть обычный сорт, упоминаемый в связи с ночью на Святого Иоанна, есть белая аквилегия, есть аквилегия с двойными цветками. Последний сорт упоминается в средневековых рукописях, поскольку он произрастал в ту эпоху в садах.

Помимо всего прочего это растение завораживало меня еще и тем, что обладает магической силой и исполнено символического значения: его белые цветы — знак постоянства и благорасположения. Водосбор — лекарство от многих недугов. «Ежели у кого лихорадка, перемоли водосбор, выжми из него сок через ткань и добавь вина. Пей часто, и полегчает» — написано в старых книгах. Он излечивает от золотухи — нужно пожевать его, и корочки отпадут; обостряет зрение. Мне же не терпелось пожевать его, чтобы обострить все свои органы обоняния и преуспеть в поисках утраченных кодекса и полотна.

Благодаря речке Амасс, протекающей по парку Кло-Люсе, наши сады не испытывали нехватки в поливе. Ниже крепости, неподалеку от домика Кларе, имелся еще и источник, который я окрестил Источник Беллери: его видел Франциск I, он описан Стацио Гадьо, который и открыл его под руководством короля; в ту эпоху вода поднималась наверх с помощью тягловой силы. Воды в этом месте такое изобилие, что вокруг образовалось болотце, на котором взросли водяные растения. Меня всегда тянуло сюда, в глухое, мрачное, будившее в душе определенный настрой, место. Источник находился ниже огромной каменной стены, украшенной величественной аркой, и я чувствовал: где-то здесь, под замком, наверняка, имеется грот. Морис, с которым я поделился своей догадкой, промолчал, как будто дожидаясь, когда мы вместе окажемся в этом заброшенном уголке Кло-Люсе, чтобы сказать:

— Под этой башней имеется большое заброшенное подземелье.

И отошел в сторонку, я едва различал его в темноте. Видно, он боялся продолжать разговор, понимая, что отныне мной завладеет лишь одна мысль, похожая на наваждение: исследовать загадочное подземелье.

Я интуитивно ощутил: нужно отвлечь внимание моего спутника, перевести разговор на иное, чтобы он не думал, будто я кинусь переворачивать здесь все вверх дном. Вот я и сделал вид, что не обратил внимание на слова, слетевшие с его уст. Теперь, когда я получил подтверждение: да, именно здесь находится некое необследованное пространство, — то спокойно заговорил на первую пришедшую в голову тему.

— Могу ли я спросить вас, человека, так разбирающегося в растениях и связанной с ними символикой, как распознать колдунью.

Он не заставил просить себя дважды.

— Ты и впрямь хочешь это знать? Что ж, это просто — достаточно вспороть живот и посмотреть, нет ли в ней вместо сердца жабы!

И вот теперь, лежа в постели, я разглядывал пятна сырости на потолке и водил ложкой в странном супе. Я попросил рассказать мне историю подземного хода, по которому Франциск I имел обыкновение добираться до покоев Леонардо, перед тем как отправиться на охоту. Морис же поведал мне, что случилось с ним самим во время войны, когда немцы заперли его в этом подземелье без воды и пищи и держали две недели.

— Я выжил только благодаря тому, что лизал влажные стены и жевал кусочки сгнившего дерева. Когда мне было позволено выйти оттуда, я был тощ, как скелет. Мадмуазель Вот сказала, что краше в гроб кладут, одни глаза горели лихорадочным огнем.

— Но как вы выдержали, Морис?

Он стал отвечать, и я снова узнал тот голос.

— Чем больше разговаривать с кожей, одеждой для чувства, тем больше наберешься мудрости.

Я так ему верил, что задал не дававший мне покоя вопрос:

— Известно ли вам, куда делась Арабелла?

— Почему ты меня об этом спрашиваешь?

— Потому что вот уже год, как я влюблен в нее.

— Как так влюблен? Ты ее уже видел?

— Ну да, она даже целовала меня. Я скоро снова с ней встречусь, у нас назначено свидание на большом шлюзе.

Старый повар-садовник утратил дар речи и растерянно смотрел на меня.

— Морис, что ж вы молчите? Что случилось? Скажите, что случилось?

— Случилось нечто серьезное и грустное. Я всякий день об этом думаю, хотя уже столько воды утекло с тех пор.

— Что вы хотите этим сказать?

— То, что она умерла и к, несчастью, мне известно, где она теперь. Она на том свете. В 1945 году приключилась страшная беда. И мы все почувствовали себя виноватыми. Мы воспользовались Освобождением, чтобы сделать пустырь по ту сторону Амасс безопасным и восстановить шлюз, будь он неладен…

Голос Мориса пресекся, черты лица вдруг обострились, как будто все перенесенные им беды разом проступили на нем; он поник головою. Да и то сказать, бывают в жизни мгновения, когда для того, чтобы выговорить вслух правду, причиняющую нестерпимую боль, лучше всего уткнуться взором в плитки пола. Они-то уж ничего не ответят.

— Как ты мог видеть Арабеллу, дочь Рене, директора завода, героя Сопротивления, если она утонула в Амассе до твоего появления на свет?

Высокий, сухопарый, с лицом, будто вырубленным топором, как Святой Иероним на полотне Леонардо, он вдруг позвал меня:

— Иди ко мне, малыш. Вместе оплачем ее. Слушай, что произошло. Это я обнаружил ее тело, изрядно потрепанное течением и водоворотами. Страшная вещь — воздействие воды на безжизненное тело. Она была в лиловом пальто с черным бархатным воротничком. Черты ее остались прежними, прекрасными, но меня глубоко потрясло то, что ее грациозное, хрупкое тело застряло в створках ворот шлюза. Было ясно: она упала в воду с большого шлюза. Не знаю, сколько она провела под водой. Лучше, если бы я не забрел на территорию завода, никто бы никогда ее так и не нашел.